Из дома
Шрифт:
— А здесь баня тоже есть?
Тетя ответила, что есть, но ее не топят: дров мало. Печки все равно надо топить, так в печках и моются, как в Кочинове.
— Я-то сама моюсь в этом тазу, — она указала на эмалированный таз за круглой печкой.
У стены возле входа стояли ящики, привезенные из Финляндии, на которые был положен толстый матрац, набитый соломой, высоко на постели совершенно неподвижно лежала тетина мама, моя прабабушка. Если бы она не шевелила нижней челюстью, можно было подумать, что она не жива. Кожа на ее лице была сухая, как долго пролежавшая
— Может, ты будешь здесь учиться в будущем учебном году.
— Почему?
Она не ответила, а открыла дверь в темный коридор. Я пошла за ней. Она сказала: «Сейчас» и открыла дверь в большую солнечную классную комнату. На выкрашенных в черный цвет партах лежал мышиного цвета слой пыли. Я сала за парту и пальцем написала свое имя. Тетя посмотрела на парту:
— Нет уборщицы. Может, удастся устроить твою бабушку, тогда вы тоже переедете сюда. Здесь при школе есть комната для уборщицы с отдельным входом. Будем снова жить вместе.
Окна классов выходили в огород, в котором росли кусты жасмина и сирени. Тетя подошла ко мне, указала рукой на кусты и объяснила:
— Это бывший поповский дом. Кусты, наверное, поп посадил. Здесь недалеко церковь, в которой он служил, школы тогда в Никольском не было. Моего возраста люди почти никто ни читать, ни писать не умеют. До войны здесь организовали курсы по ликвидации безграмотности, расписываться научились, теперь грамотными считаются. Церковь, наверное, со временем в клуб или кинотеатр переоборудуют, будем в кино ходить, — размечталась тетя.
— Здесь люди очень суеверные, не пойдут в церковь кино смотреть, — сказала я.
— Вначале, может, и не пойдут. Но тут есть несколько коммунистов, комсомольцы есть — они пойдут, а потом и другие пойдут, куда ж им ходить? В Гатчине тоже до войны вначале не ходили, а потом забыли, что это церковь и все ходили в кино, а молодежь и на танцы туда ходила.
— Интересно, а эти комнаты как-нибудь перестроили?
— Да нет, только перегородки, видно, сняли, чтобы комнаты побольше получились.
— Незаметно, чтобы они были перегорожены.
— Да уж почти тридцать лет прошло, — ответила тетя.
— А интересно, где поп со своей семьей сейчас? — наверное, уже умер, — сказала тетя и вышла в тот же темный коридор. Я опять пошла за ней. В коридоре она открыла дощатую дверь, указала мне на чердачную лестницу:
— Вот видишь, какой большой чердак.
Я не знала, что ей ответить, и мы вернулись в комнату.
Старая бабушка обычно, как только тетя закрывала за собой дверь, вставала со своего места и шла к столу поискать что-нибудь съедобное. В этот раз она довольно быстро заметила нас и сделала вид, что смотрит в окно. Тетя, как всегда в этих случаях, сухо проговорила:
— Иди на место.
А бабка еле слышно пробормотала:
— Я думала, что вы на улице, поднялась посмотреть. Тетя произнесла: «Ээ…» и махнула рукой в ее сторону.
На следующий вечер, провожая меня, она велела передать младшей тете, чтобы она пришла послезавтра, кажется, здесь и для нее кое-что найдется. Я попрощалась с тетей, перешла бревенчатый мостик через ручей и вышла за околицу.
— Мы скоро будем жить без хозяйки…
Хотелось скорей домой, сказать тете, бабушке и Ройне. Я побежала, но вдруг вспомнила, что младшую тетю опять вызывали туда…
Я села у канавы, скрестила пальцы и начала просить Бога помочь нам выбраться из Кочинова. И еще я просила, чтобы мою тетю больше не вызывали в Кесову гору.
ПЕРЕЕЗД
Про то, что младшей тете удалось устроиться в Никольский сельмаг продавщицей, я узнала перед самым переездом. Наверное, она боялась говорить, чтобы не сглазить. Я с бабушкой буду убирать классы, и мы опять, как и раньше, когда я была маленькой, будем жить в школе. Но главное — мы все будем регулярно получать хлебные пайки по карточкам.
Перевозила нас на колхозной лошади тетя Маланья Ганечкина. Она сидела со спущенными вожжами впереди и тихо напевала:
Все васильки, васильки,
Много родится вас в поле,
Помню, у самой реки
Мы собирали для Лели.
Женечка сидел на телеге, а мы шли босиком по обочине дороги рядом. Тетя и бабушка разговаривали, хотелось расслышать слова этой песни, она мне нравилась, но бабушка велела взять мне прут и подгонять корову, которая была привязана сзади к телеге.
Мы приехали, тетя Маланья попросила напоить лошадь. Я зашла в дом, взяла ведро и пошла к пруду, который был против дома, за дорогой. Зачерпнув воды, я поставила ведро на траву, мне показалось, что там что-то шевелится. Я вылила воду, и по траве, смешно кувыркаясь, поползли мелкие коричневые букашки. Я подошла к воде с другого, более высокого берега, снова черпнула, дала воде отстояться, чуть наклонила ведро так, чтобы лучи солнца попали в него. Букашек было меньше, они быстро и все по-разному плавали в коричневатой воде. Тетя Маланья крикнула:
— Ты чего, лешего зачерпнула, неси воду скорей.
Я поднесла ведро лошади, она спокойно пила воду с букашками, каждый глоток, будто клубок шерсти, медленно и мягко катился по ее длинной шее.
Я вошла в дом с пустым ведром, все начали просить пить. Старшая тетя сказала что у нее вода еще позавчера принесена с реки, теплая. Мне пришлось взять ведра и пойти на речку. Оказалось, что школа была в одном конце деревни, а речка в другом, до нее было с километр ходу, а кроме того, спуск к реке был крутой. Навстречу мне попалось несколько баб и девок, они несли воду на коромыслах, иногда в руке было еще третье ведро, а я еле два ведра дотащила, разжала побелевшие от железных ручек ведер пальцы, они заныли, как зубная боль.