Из дома
Шрифт:
Было голубое июльское утро. Тетя несла в руках черную сумку, я — белый узелок с продуктами. Мы шли босиком по теплому песку в сторону Кесовой горы. По дороге нам встретилась цыганка. Тетя решила погадать. Та заговорила про казенный дом и про крестовый интерес. Тетя не дослушала, дала ей пятерку, и мы отправились дальше. В Кесовой горе мы вошли в серое бревенчатое здание.
В полутемном коридоре сидел человек с деревянной ногой, он был в военной форме. Тетя показала бумажку, которую принесла почтальонша. Он сказал:
— Погодите здесь, — и с бумажкой ушел в другой конец коридора. Скоро он вышел, махнул тете рукой, крикнул: — Девочка пусть
Тетя ушла, я села на длинную деревянную лавку. наверное, прошло несколько часов. Пришел другой человек, сменил одноногого.
Я встала, все тело одеревенело. Я тихо вышла на крыльцо.
На улице было жарко. Возле крыльца рос куст жасмина, я потрогала листик пальцами, он был шершавый и теплый. Под кустом, зарывшись в песок, напустив желтую пленку на глаза, сидела курица. Деревянные ступени крыльца жарко грели подошвы. Я пошла по твердо утоптанной тропинке к дороге, встала у канавки, обернулась назад. Комок сдавил горло. Я быстро вернулась в коридор, села на прежнее место, пока тот, возле стола, не сказал:
— Иди домой, девочка, мы закрываем учреждение.
Я подошла к нему и спросила:
— Передайте это моей тете, — я показала рукой на ту дверь, куда утром ее провал одноногий. Он взял узелок и скрылся за дверью.
Я вышла на улицу, постояла у крыльца и направилась к базару. Там я положила ладони на серые доски прилавка, они были теплые от дневного солнца. Надо быстро бежать к бабушке, но я не могу…
Я боюсь ее. Она заплачет, я не могу видеть ее лица. Я пошла в сторону вокзала. В зале ожидания было битком набито народу. Я села на пол возле стенки и задремала, но скоро пришел милиционер и начал расталкивать спящих, повторяя: «Спать нельзя, здесь вам не дом отдыха». Я, видимо, что-то видела во сне, потому что сидевшая рядом женщина, толкнув меня в бок, прошипела: «Тише ты, не ори, ноги прибери». Наверное, я во сне толкнула ее. Милиционер ушел, я снова задремала. Теперь вошла, громыхая ведрами, уборщица. Она принялась разбрызгивать воду веником. Люди начали карабкаться с пола. Снова вошел милиционер, распахнул дверь и начал всех выгонять на улицу. От сидения на твердом полу все тело ныло, рот не закрывался — скулы сводило от зевоты, на улице начало лихорадить.
В голове крутились всякие обрывки снов, показалось, что я должна скорее бежать в тот дом. Я пошла в гору. Начало рассветать, поднялся большой оранжевый шар солнца. Я поняла, что еще очень рано и повернула назад. На вокзальных часах было начало шестого. В зале ожидания снова все спали на прежних местах. Я села на пол и тут же задремала. Приснился странный сон, будто за той рябой курицей, которая сидела под кустом жасмина, несся белый петух, и у него было лицо того одноногого, и рука у него была, хотя и маленькая и вся в перьях, но вроде бы человеческая, а в руке он держал пистолет и орал во все горло: «Арестую к е… матери, остановись, курва чертова!». А перья его разлетались по ветру. Петух стрельнул. Я открыла глаза, посмотрела на часы: было около восьми. Снова вошел милиционер. С порога он крикнул:
— А ну давайте, вылезайте на солнышко!
Люди, будто после корабельной качки, шатаясь, начали выходить. У всех были заплывшие глаза, пожелтевшие лица. Возле бака с кипятком образовалась очередь. Но пить кипяток было невозможно без своей посудины — кружка была алюминиевая, да к тому же на цепочке: ни остудить, ни вынести ее было невозможно, а из очереди подгоняли: «А ну, девочка, не задерживай, кружку и ложку свою должна иметь, коль в дорогу собралась». Женщина, которая ночью на меня ворчала, дала мне свою баночку.
Я попила теплой, отдававшей железом воды и вышла на улицу. От воды в животе сильно заурчало, вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего утра.
Я быстро пошла в гору к тому серому дому. Но оказалось, что учреждение еще было закрыто. Я села на крыльцо. Мимо деловито прошла вчерашняя курица. Вспомнился сон, я начала думать, к чему бы это. Но получалось, что абсолютно ни к чему такой дурацкий сон.
К тому же я не знала, что случилось с курицей, осталась ли она жива после выстрела.
Наконец дверь изнутри отворилась. Я встала и прошла на свое место в коридоре. За столом сидел тот же одноногий. Опять вспомнился сон: у этого типа действительно какое-то петушиное лицо. Странно, я подумала о нем, и он посмотрел на меня своими маленькими пустыми птичьими глазами. Вдруг больно защемило в груди, в голове засверлило: «Что же они сделали с моей тетей?». Хотелось встать, подойти к нему и свернуть его длинную пупырчатую шею. Но он ужасно закричит, прибежит много народу и придет военный с револьвером. Я закрыла глаза, сосчитала до десяти, прочитала «Отче наш», а потом подошла к нему и сказала, что я очень хочу есть, и что я вчера отдала тете узелок с едой, не может ли он сходить и попросить у нее что-нибудь. Он встал и вышел в ту же дверь, куда вчера ее провел. Вернулся он быстро с узелком. Я развязала его и увидела, что тетя съела часть картофельного пирога и немного творога. Значит, она здесь. Но что же с ней делали там всю ночь?! Я поела, снова подошла к тому «петуху» и спросила:
— А как вы думаете, скоро мою тетю отпустят?
Он ответил, что отпустят и что там велели тебе передать, чтобы ты ждала. А сейчас поди-ка погуляй на улице.
Я вышла на то же теплое крыльцо. Хотелось пить, пошла, отыскала колодец, чуть постояла, пришла старуха с ведрами, я попросила у нее попить. Она опустила ведро в колодец, я помогла ей достать воду. Поставив ведро на сруб, она внимательно посмотрела на меня и спросила:
— Что ж не пьешь?
Я наклонилась к холодной прозрачной воде, она опять спросила:
— Чья будешь-то?
Я ответила: — Кочинская.
Попив, я побежала снова на крыльцо, чтобы она больше ничего не спрашивала. Но я заметила, что она пошла специально поближе к крыльцу. Я отворила дверь, вошла снова в коридор и села на свое место. Рядом со мной села женщина и начала на меня смотреть, не сводя глаз. Наконец она не выдержала и шепотом спросила:
— Кого ждешь?
— Тетю, — ответила я.
Она наклонилась ко мне и опять шепнула:
— За что ж ее?
— Не знаю, — ответила я и отвернулась.
Скоро ее тоже вызвали, но в другой конец коридора. Я опять осталась одна. Вдруг сзади совсем неслышно подошла тетя, тихо положила руку мне на плечо и сказала:
— Идем.
На улице мы посмотрели друг на друга. У нее были синие круги под глазами. Она спросила:
— Ты дома ночевала?
— На вокзале. Ты не спала?
Она покачала головой. Мне показалось, что ей трудно говорить. Мы вышли за околицу, она сама заговорила.
— Допрашивал один и тот же, под конец он устал и начал угрожать револьвером и кричать. Он крикнул: «Если я тебя пристрелю, с меня не взыщут — на нашей работе всякое случается». Он под утро действительно выстрелил… мимо моего уха. Я устала от его крика. Мне уже стало как-то все равно. Но странно, он мне пожаловался: