Из джунглей
Шрифт:
Убирайся вон, думает Аши. Порченое мясо.
Правой рукой Аши сжимает тесак, левой - зелёный камень Чонгры. И делает шаг вперёд.
Вампир замирает на месте. Колеблется? Пустые глазницы глядят на Аши. Аши плюёт себе под ноги. Страх исчез, ему мерзко.
И вампир отступает. Проплывает мимо, по туману, как по неторопливой воде. К дому Рами. К дому Диты.
Он ведь голоден. Может, его и послали наказать Аши за разбитую Хагиму, но с Аши он связываться не хочет. А крови хочет.
Мёртвая гадина. Он не тронет смертепоклонников -
– Эй, ты!
– окликает Аши и сигает через забор, с тесаком в руке.
– Убирайся к себе в джунгли! На обезьян охоться!
Вампир оборачивается. На его сгнившем лице - саркастическая усмешка черепа. И тут Аши понимает.
Вампир не имеет отношения к джунглям. Может, он не напал на Аши из-за камня из джунглей, камня дхангу? Может, он, мертвец, тоже боится джунглей? Он ведь когда-то был человеком!
Вампир скользит над дорогой столбом тумана. И Аши идёт вперёд. За ним идёт.
У хижины, где живёт семья Рами, вампир снова смотрит на Аши и шипит, как шипит ядовитая змея. И медленно, как змея, движется к прикрытой двери.
Аши замахивается тесаком, опускает его на светящийся череп.
И тесак проходит вампира насквозь, как туман. С треском вонзается в дверь. Кто-то в доме проснулся.
А вампир оборачивается к Аши - и Аши видит, как из гнилой пасти на глазах вырастают железные острия клыков. Аши понимает: ему не убить вампира.
Вампир сейчас убьёт его.
В этот миг Аши не думает о джунглях - но, оказывается, джунгли думают о нём. Аши слышит внутри своей головы голос Чонгры: "Ради Тадзида!"
Вампир совсем рядом. Несёт от него болотом, сырой могилой и тухлым мясом. И Аши шепчет:
– Ради Тадзида...
Вампир останавливается. Отшатывается.
Аши понимает, что назвал имя бога. Чужого бога, незнакомого бога, бога джунглей - и вампир боится этого бога и его имени.
– Ради Тадзида!
– выкрикивает Аши и рубит тесаком наотмашь.
И череп вдруг валится на траву - и потроха падают мерзкой сырой грудой.
И Аши видит рядом с этой грудой круг жёлтого света. Свечу.
Аши оглядывается. За ним, в дверном проёме, стоит Рами, держит свечу в глиняном подсвечнике. Лицо у Рами в жёлтом свете белое и неподвижное, как у трупа. Рами смотрит на кучу гнилых потрохов, на разрубленный череп, который светится всё слабее. Переводит взгляд на лицо Аши.
– Он уже не страшен, - говорит Аши. Его начинает мелко трясти, хотя опасность уже миновала.
– Он больше не причинит зла.
Рами гладит Аши по щеке. Аши чувствует, как у Рами дрожат пальцы. Рами говорит шёпотом:
– Как ты мог пойти сюда, убить вампира...
– Ты же мой друг, - шепчет Аши.
– И Дита... А твои отец и мать любят мою мать. Я увидел. Я не мог...
– Все могут, - шепчет Рами.
– Любой может, когда его не касается - не ввязываться.
– Любой смертепоклонник, - говорит Аши почти в полный голос.
Рами прижимает палец к его губам:
– Тише, кто-нибудь проснётся. Отец проснётся. Я не знаю, что он скажет.
Аши кивает: ему понятно.
Рами спрашивает еле слышно:
– Кто такой Тадзид?
– Мой бог, - говорит Аши.
– Бог из джунглей.
И Рами сразу всё становится ясно. Он больше не задаёт о джунглях ни одного вопроса. Да и вампир ему интереснее, чем джунгли.
– Скажи, Аши, - говорит Рами, - можно ли мне сгрести заступом это гнильё? Можно ли выбросить в выгребную яму?
Аши смотрит на гнилые внутренности. Думает.
– Что с ним теперь будет?
– думает Аши вслух.
– Нет ему больше посмертия на службе у Хагимы. А что ему есть, Рами? Думаешь, после этого - после чужой крови, мёртвых детей, железных клыков - он сможет достичь благодати?
Рами качает головой.
– Нет. Благодати ему не видать.
– Думаешь, - продолжает Аши, - после того, что он дал смертному человеку себя зарубить тем тесаком, каким рубят в джунглях бамбук, простым тесаком, который - вовсе и не оружие, человеку, который - вовсе и не боец, и не просветлённый... Думаешь, после всего этого Хагима возьмёт его к себе?
– Нет, - говорит Рами уверенно.
– Не возьмёт. В наказание.
– Значит, одно из двух, - говорит Аши.
– Либо он свалился на нижний круг, стал москитом, пиявкой, нетопырём - либо вообще ему по земле не ходить, а быть ему ниже нижнего, там, где горит вечное пламя, и демоны катаются верхом на чёрных крылатых буйволах.
– Похоже, - соглашается Рами.
– Похоже, гореть его душе в этом пламени, пока Хагима не сжалится и не подаст ему руку.
Аши смотрит на него.
– А разве Хагима может сжалиться?
И тут Рами начинает кое-что понимать.
– Никогда, - говорит он с ужасом.
– Никогда ему не покинуть этого огня. А ведь он когда-то был человеком...
– Да, - говорит Аши.
– Поэтому-то мы и не должны кидать потроха в выгребную яму. Мы-то не смертепоклонники, чтобы обрекать душу на безысходные муки - даже если это душа вампира. Давай сделаем то, что должно делать для умершего человека - и пусть уж дальше его душа найдёт себе место.
Рами не спорит. Они сгребают гнилые потроха в старую корзину и просят Шогдара Вечно Сияющего сделать эту корзину колыбелью для останков - больше у них ничего нет. Они берут корзину - тяжёлую, как смертный грех - и тащат её за деревню, на поле рядом с кладбищем. В самый глухой ночной час они с трудом разводят на поле погребальный костёр - всё в росе, он еле загорается - и жгут потроха вампира в корзине. И вдвоём молят Шогдара освободить эту несчастную душу.
Они думают, что им придётся жечь эти останки до утра, но корзина вдруг вспыхивает ярким зелёным пламенем и за краткое время рассыпается пеплом. И от костра - только серый пепел. И джунгли странно притихли, даже ветер улёгся.