Из истории эстетики и общественной мысли (Джамбаттиста Вико, Собрание сочинений в трех томах, Том 2)
Шрифт:
В более широком смысле язык божественных времен - это магия жестов, "немых религиозных движений" и предметных символов, тотемических знаков. Он сохранился в acta legitima римского права - традиционных жестах и церемониях, сопровождавших различные гражданские действия. Он сохранился до сих пор в религиозных обрядах. "Этот язык подобает Религиям на основании того вечного свойства, что для них важнее то, чтобы их почитали, чем то, чтобы рассуждали о них". Язык жестов дополняется односложными звуками, междометиями. Произношение древнейших слов напоминало пение, как у немых. По содержанию своему эти слова являлись выражением общего чувства, бессознательного суждения целого сословия или целого народа.
От языка Вико непосредственно переходит к мышлению божественного века тупому и вместе с тем необыкновенно фантастическому и возвышенному. Народы божественного века состояли из поэтовтеологов. Как дети и дикари, они одушевляли все окружающее.
"Речь Поэтов-Теологов была фантастической речью посредством одушевленных субстанций, по большей части -
Все мироощущение божественного века проникнуто фантастикой религиозных поверий и мифов. В них сказывается "поэтическая мудрость народов". Словом поэтическая Вико обозначает не литературные склонности первобытных людей, а особый склад мышления, почти недоступный позднейшему пониманию. Он говорит о поэтическом праве, которое состояло в чувстве непосредственной зависимости от богов и подтверждалось религиозными клятвами, священными жестами, проклятиями и т.д. Это поэтическое право божественного века увенчивалось теократией, созданием светской и жреческой власти, которое Вико замечает и в эпоху раннего средневековья (особенно в Византии). Рядом с поэтическим правом стоит поэтическая метафизика, включающая мораль, экономию, физику и космографию древнейших народов. Все это в форме чувственных подобий, реальных образов (поэтическая логика).
В письме к Лассалю от 28 апреля 1862 года Маркс цитирует следующее место из "Новой науки": "Древнеримское право было серьезной поэмой, а древняя юриспруденция - суровой поэзией, в глубинах которой обнаруживаются первые и грубые начатки метафизики законов"24.
Идея и чувственный образ едины в истоках языка и мышления древних народов; они развиваются из одного и того же начала. Это начало - живая предметная человеческая практика. "Этимология туземных Языков является историей вещей, обозначаемых этими словами, согласно тому естественному порядку идей, что сначала были леса, потом - возделанные поля и хижины, после - маленькие дома и деревни, затем - Города, наконец - Академии и Философы". Это прямой вывод из материалистической аксиомы, заимствованной Вико у Спинозы: "Порядок идей должен следовать за Порядком вещей". И Вико утверждает, что в латинском языке почти вся основная масса слов имеет лесное или деревенское происхождение.
Так слово 1ex означало сперва собирание желудей, затем собрание людей, закон. Глагол esse означал есть (питаться) и быть, эти значения еще смешивают поэты Лациума. Чем ближе к начальным периодам истории языка, тем больше преобладает в нем чувственно-телесный элемент; рефлексия и способность к современному, абстрактному мышлению развивается медленно, в тесной связи с общим развитием всех "человеческих вещей". Для того чтобы привести филологические примеры, при помощи которых Вико развивает свою основную мысль, нам пришлось бы переписать всю "Новую науку". Но и без того ясно, что это сочинение занимает совершенно особое место в процессе подготовки исторического материализма. Вспомним один замечательный отрывок из "Немецкой идеологии" Маркса и Энгельса: "Производство идей, представлений, сознания первоначально непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей, в язык реальной жизни. Образование представлений, мышление, духовное общение людей являются здесь еще непосредственным порождением материального отношения людей. То же самое относится к духовному производству, как оно проявляется в языке политики, законов, морали, религии, метафизики и т.д. того или другого народа. Люди являются производителями своих представлений, идей и т.д., - но речь идет о действительных, действующих людях, обусловленных определенным развитием их производительных сил и - соответствующим этому развитию общением, вплоть до его отдаленнейших форм"25.
Вико понимает мышление и речь древнейшего общества как язык реальной жизни, и в этом его колоссальное преимущество по сравнению с лучшими писателями XVIII века.
То же самое относится и к учению Вико о происхождении государства. Оно гораздо глубже теории общественного договора. Государство сложилось вместе с переходом к веку Героев второй ступени исторической схемы Вико (Греция эпохи Гомера, европейское средневековье). Возникновению государства предшествовали аграрные революции зависимой массы против циклопической власти "отцов". По латыни государство - State. Каково происхождение этого слова? Первые государства, пишет Вико, были основаны "на сословиях Благородных и толпах Плебеев, т.е. на двух вечных противоположных
Восстание famuli, плебеев, заставило враждующих отцов, патрициев объединиться и подчинить свои домашние владения верховной власти сословия, члены которого клянутся в вечной ненависти к плебеям. Сословие благородных ревниво охраняло свое право носить оружие и преследовало всякого, кто пытался помочь народу. В этом состояла сущность героической политики. Спартанский царь Агис был удушен эфорами за то, что он "покусился облегчить положение несчастного Лакедемонского плебса, задавленного ростовщичеством Благородных".
Короче, первоначальное государство было свирепой аристократией, оно возникло для "охраны сословий и границ". Вико имеет в виду границы полей, которые играют большую роль во всем его историческом анализе. Задачей первого государства была защита частной собственности от пережитков нечестивой общности вещей и женщин, как называет Вико первобытный коммунизм.
Фантазия моралистов превратила античные республики в царство идеальной гражданственности и свободы. Вико показывает, чем была римская республика на самом деле. Да, Юний Брут установил в Риме свободу, "но только не народную, т.е. свободу народа от господ, а господскую, т.е. свободу господ от тиранов Тарквиниев". Убийцы тиранов, прославленные в древности, вовсе не были прямыми защитниками народа. "Господа при помощи тайных совещаний оказывают давление на своих Государей, если они стремятся к тирании: с этого времени и только с этого времени мы читаем, что убийцам тиранов воздвигаются статуи". А каково было положение самого народа "во время Народной Свободы, какой ее воображали там до сих пор"?
– "Благородные долго принуждали Плебеев служить себе за собственный счет на войне; они топили их в море ростовщичества, а если эти бедняки не могли уплатить свои долги, то они держали их запертыми в течение всей жизни в своих частных тюрьмах, чтобы они им платили своей работой и трудом, и там тиранически били их по голым плечам розгами как самых жалких рабов".
Итак, Вико заранее разоблачает весь ложно-классический маскарад времен первой французской революции. Его отношение к прославленным героям древности чисто историческое. Слово герой имеет у него совершенно особое значение, соответствующее определенному периоду мировой истории. Во всяком случае, Вико отличает героизм, к которому стремятся просвещенные народы, от варварского героизма гомеровской Греции. Философы запутали этот вопрос "вследствие предрассудка о недостижимой Мудрости Древних". Три героических понятия - народ, царь и свобода - они понимали совершенно превратно, вкладывая в них современное содержание. "Они представляли себе Героические Народы так, как если бы в них входили также и плебеи. Царя представляли себе как Монарха и Свободу как Народную свободу. И обратно тому, они приписывали первым людям три свои собственные идеи, принадлежащие сознанию утонченному и ученому: во-первых, идею рациональной справедливости, основанной на максимах Сократической Морали; во-вторых, идею славы, т.е. молвы о благодеяниях, совершенных для Рода Человеческого; и в-третьих, идею жажды бессмертия. Вследствие этих трех ошибок и этих трех идей они думали, что царь или другие значительные персонажи древних времен приносили в жертву себя и свои семьи, не говоря уже о всем их имуществе и добре, с целью сделать счастливыми несчастных, которых всегда большинство и в городах и в нациях". Но стоит лишь присмотреться к царям и героям гомеровской Греции, чтобы убедиться в неправильности этих представлений. Ахилл вовсе не справедлив. "Разве у волков и ягнят одинаковые желания?" - отвечает он Гектору, желавшему договориться с ним о погребении перед началом битвы. Ахилл совсем не стремится к бескорыстно добытой славе. Личной обиды (Агамемнон отнял у него Брисеиду) достаточно для того, чтобы этот безупречный герой отказался от участия в войне на стороне своего народа. Его мало интересует бессмертие. Жизнь самого жалкого раба он предпочитает загробному величию. Если Ахилл безупречен, то "этот эпитет нельзя понять иначе, как по отношению к высокомерному человеку, который, как теперь сказали бы, не позволит мухе пролететь мимо кончика своего носа;следовательно, здесь проповедуется придирчивая доблесть: именно в ней во времена вернувшегося варварства всю свою мораль полагали Дуэлисты; из нее вытекали гордые законы, надменные дела и мстительные удовлетворения самолюбия тех странствующих рыцарей, которых воспевают Романсы". И Вико подробно показывает, что похождения богов и героев, рыцарей и паладинов вытекают из героической морали, весьма далекой от идеального содержания, которое пытались вложить в нее позднейшие толкователи.
Плутарх говорит, что герои почитали за великую славу, если их называли разбойниками. В средние века слово корсар было почетным титулом сеньора. Солон разрешал в своих законах общества грабителей. Платон и Аристотель помещают разбой среди видов охоты. "И такие великие Философы столь высококультурного народа сходятся в данном случае с варварством Древних Германцев, у которых, по словам Цезаря, разбой не только не был позором, но его даже рассматривали как упражнение в доблести". В эти героические времена действовало "право Ахилла, т.е. право силы".