Из камеры No 24
Шрифт:
Вдруг слышу я, он этак резко говорит:
"Не стойте за моей спиной! Пустите воротник! Что? Смеете вы меня ударить?"
Был тут какой-то звук вроде мягкого удара и, слышу, он кричит:
"Боже мой, это кровь!"
Зашаркал он ногами, как будто хотел встать. А тут другой удар и опять его крик:
"А, чертовка!"
И затих. Только на пол что-то капало да шлепало.
Выскочил я из своей щели и кинулся в другую комнату, а самого так и трясет от страха.
Старик как-то провалился в кресле; халат его сбился кверху,
За спиной старика стояла она, и свет падал прямо ей в лицо. Губы были сжаты, глаза сверкали, и на щеках даже краска появилась. Только этого-то как раз ей и не хватало, чтобы стать самой красивой из всех барынь, каких мне только на своем веку видать приходилось.
"Покончили с ним?" - спросил я.
"Да, - ответила она совсем спокойно, - теперь я с этим покончила".
"Что вы будете делать? Ведь вас осудят за убийство, это уж наверняка".
"За меня не беспокойтесь. Мне незачем жить и не все ли мне равно! Помогите мне посадить его в кресле прямо. Очень уж страшно видеть его в таком положении".
Так я и сделал, хоть и похолодел весь, как до него дотронулся. На руку мне попала кровь, и жутко мне от нее стало.
"Теперь, - сказала она, - вы можете владеть этими медалями, как всякий другой. Берите их и уходите".
"Не надо мне их! Только бы мне отсюда выбраться поскорее. Никогда я еще я в такие дела не попадал".
"Вздор!
– сказала она.
– Вы пришли сюда за медалями, и вот они в вашем распоряжении. Почему вам их не взять? Никто ведь вам не мешает".
Мешок еще был у меня в руке. Она открыла ящик, и мы живо вместе набросали в мешок штук сотню. Все они были из одного ящика; но ждать других я уж был не в силах и бросился к окошку. После всего, что я в этом доме видел и слышал, мне казалось, что и воздух-то в нем какой-то отравленный. Глянул я назад, смотрю, стоит она - высокая, стройная, точно такая же, как в первый раз я ее увидал. Махнула она мне приветливо рукой, я ей тоже - и выпрыгнул в окно на песчаную дорожку.
Благодарю Бога, что, положа руку на сердце, могу считать себя невиновным в убийстве; но если бы я умел читать в сердце и в мыслях этой женщины, то, пожалуй, было бы иначе. Если бы я понимал, что было спрятано за ее последней улыбкой, то в доме вместо одного трупа наверное осталось два. Но в ту пору у меня в мыслях только и было, как бы поскорее удрать да подальше. А что она мне петлю на шею надевает, - этого мне и в голову не приходило. Не успел я и пяти шагов отойти от дома по знакомой дорожке, как вдруг слышу крик, да какой! Кажется, весь приход от него проснуться мог.
Да еще, да еще!
"Разбойники!
– кричит, - Убийцы! Убийцы! Помогите!" В тихую-то ночь эти крики летели, летели и звонко разносились по всей округе. Визгом этим ужасным мне голову так и просверлило. Мигом замелькали огни, начали хлопать окна и не только в доме, что был позади, но и в службах, и на конном дворе, которые были передо мною. Как пуганый заяц пустился я наутек по аллее, но не успел еще добежать до ворот, - слышу там стук: их кто-то запирает. Сунув мешок с медалями под кучу хвороста, попробовал я бежать через парк; но кто-то увидел меня при свете месяца, и человек шесть погнались за мною, да еще собак пустили. Залез я под терновник, скорчился там и лег, но собаки проклятые и там достали; даже и рад был, когда набежали люди и помешали в клочки меня разорвать.
Конечно, меня схватили и потащили назад в ту комнату, откуда я только что ушел.
"Не этот ли, ваша светлость?" - спросил старший, как потом оказалось, дворецкий.
Она сидела, наклонясь над трупом и прижав платок к глазам. Обернулась она на меня и лицо сделала, что твоя ведьма. Эх, да и ловкая же актриса была эта барыня!
"Да, да! Этот самый!
– закричала сна.
– О, злодей, жестокий злодей! Так поступить с бедным стариком!"
Был там один человек, похожий на полицейского стражника. Он положил руку мне на плечо и спросил меня: "Что на это скажете?"
"Не я это сделал, а она сама!" - крикнул я, показывая на женщину, которая смотрела прямо на меня, и хоть бы что! И глаз не опускала.
"Ну, ну! Попробуйте соврать что-нибудь поскладнее", - сказал полицейский, а один из слуг треснул меня кулаком.
"Говорю вам, что я видел, как она это сделала. Она два раза ударила его ножом. Сперва она помогла мне его обокрасть, а потом его убила".
Лакей хотел ударить меня снова, но она подняла руку:
"Не трогайте его! Закон и без нас его накажет".
"Я приму меры, ваша светлость!
– сказал полицейский.
– Ваша светлость изволили видеть, как было совершено преступление?"
"Да, да! Видела своими глазами. Это было ужасно! Мы услыхали шум и спустились вниз. Бедный муж мой шел впереди. Этот человек стоял у открытого ящика и, держа в руках черный кожаный мешок, бросал туда медали. Он бросился бежать мимо нас, а муж его схватил. Произошла борьба, и он дважды ударил мужа ножом. Вот, видите, у него кровь на руках. Если я не ошибаюсь, нож так и остался в теле лорда Маннеринга".
"Да взгляните вы на кровь на ее-то руках", - сказал я.
"Она держала голову его светлости, негодяй ты этакий!" - крикнул дворецкий.
"А вот и тот самый мешок, о котором ее светлость говорила, - сказал полицейский, увидав, как конюший мальчишка втащил мешок, брошенный мною при бегстве.
– Тут и медали в нем есть. Этого для меня достаточно! Ночью мы его здесь будем караулить, а утром с надсмотрщиком свезем его в Солсбери".
"Бедный!
– сказала женщина, - я со своей стороны прощаю ему вину, которую он совершил против меня. Как знать, что довело его до преступления. Совесть и закон покарают его достаточно; и ни единым своим упреком я не хочу отягчать горькую его участь".