Из одного дорожного дневника
Шрифт:
— А много тут волков?
— Пропасть.
— Лесные офицеры их стреляют?
— Стреляют, да все-таки их пропасть.
— А медведей?
— Теперь вот что-то не видать, а то были.
— Много, чай, скотины перепортили?
— Портили; ну, все волки проклятые больше портят.
— А зубров?
— С медведем зубру нипочем. Он ему враз (сейчас) отобьет смелость. Ему
— Отчего ж волк хуже медведя?
— Медведь один идет на зубра — что ж он ему сделает? А волки проклятые стадом, так и облепят: тот за ляжки, тот за брюхо, все сзади, зубр их таскает, таскает, пока упадет; тут ему и смерть.
— И много они их так губят?
— Должно, немного, а таки губят.
— Кости видаете иногда?
— Трафится (случается), часом видишь, ну, только редко.
— И медведь-таки последний, вот, что убили стрелки, задрал одного здоровенного зубра, — сказал извозчик, входя “в пассию”, как называют курские дамы неудержимое словоизвержение, которым они жестоко страдают, либо от тускарьской воды, либо от раков из Сейма.
— Почему же ты это знаешь?
— Видела вся наша осока. [20]
— Что же видела осока?
— Прежде еще мы видели этого медведя и все уж было приготовили, чтоб идти на него, а он и задрал зубра.
— Почему же вы думаете, что это он задрал?
— Видать по деревьям, как он залез на дерево и сидел там, караулил.
— Это вы догадываетесь?
<20
“Осокою” называются крестьяне, обязанные, по требованию беловежского лесного начальства, исполнять разные работы по лесу: косить траву, метать стоги, гасить лесные пожары и проч.
— Видно, как лез вверх и как оттуда прямо на горб ему (т. е. зубру) так и прыгнул, так и засел. Деревья, сучья, все кругом от того дерева, где он сел, все поломано. Иные деревца-таки здоровые, толстые так и выхвачены. Это он лапой хватался, хотел сдержать зубра-то, а по иному по старому древу так по коре так когтищами и процарапал. Далеко, далеко он его катал, а тут уж, видно, умаялся, и косточки его и теперь так лежат.
— Большой был зубр?
— Двое между рог сядут, и еще просторно.
— А медведь?
— Не видал, как его убили. Лихорадка меня в это время трясла, а другие говорят, большущий зверь.
— А волки, видал, как гоняют зубров?
— Нет, сам не видал.
— Да ты зубра-то видал ли? — спрашиваю я шутя. Литвин рассмеялся.
— Что, видал?
— Да мы же осока! — отвечал он сквозь смех.
— Так часто видите?
— О, часто.
— И не боитесь их?
— Как старика встретишь, так прячешься.
— Чего же прятаться? Он ведь не бросается.
— Все
— Разве он когда бьет человека?
— Дядю моего, лет пять будет, крепко напугал.
— Расскажи, пожалуйста.
— Несет дядя домой плетушку, а дело к вечеру. Несет, а глух тоже был покойник: не слыхал, как зверь-то подошел, а он подошел да как ткнет в плетушку, так и взвилась. Дядя упал — старый человек был, — упал и лежит; опомнился, поднял голову, а зубр его плетушку знай подкидывает, да как увидел, что дядя поднимается, опять к нему. Ни жив ни мертв дядя. Зубр подошел и ну его обнюхивать. Дядя так и ждет, что вот поднырнет рогами, да и на цментарж (на кладбище) закинет. Аж он, черт этакий, понюхал, понюхал, посопел, лизнул его раза с два, и да и опять к плетушке, ну ее опять метать.
— А дядя же?
— Помаленьку уполоз в куст, да со страха так старый и вскочил на сосну; целую ночь там просидел, пока наши ехали, так закричал им. Совсем было помер со страха.
— А не вез он часом москаля со страха?
— Як кажете?
Малороссийской поговорки здесь не понимают.
— Не врал дядя? — спрашиваю я снова.
— Ого, врал! Не такой был человек, чтоб врать.
— Чего ж зубр плетушку-то кидал: сердился или играл?
— Потешался. Они ведь охотники забавляться. Иной раз возьмутся бороться — Боже мой! — только стон стоит, трещит все кругом. Заденут рога за рога, как только не сломят.
— А может быть и ломают?
— Нет, не ломают. Як бы ломать, то уж лучше б он иной раз роги поломал, чем жизни решиться, и не поломает бидак.
— Не понимаю я, что ты говоришь.
— Эге! Не понимаете. Вот, как куска стоит.
— Какая куска?
— Куска, куска, что летом по лесу стоит… маленькая такая, тучами так и ходит.
— Комары, что ли?
— Эге, комары, комары. Ух, да и допекают же они зубров! Волк или медведь теперь еще может часом сделать что-нибудь тому, что “поедынче” (отдельно) ходит, а стаду нет, у них хоть их сколько соберись, не выкусят а ни клока. А куска как настанет, так так доймет их, что они иначе бешеные, аж стогнут, землю роют, выйдут на горку, да оттуда все так кувырком и летят. Сам я это раз видел, своими глазами; даже земля дрожит, право.
— Ну, а жизни-то как решаются они от куски?
— Да ходили наши двое один раз в соседскую деревню, да и заблудились. Вышли на какую-то поляну, Бог знает куда; и ночь уж, и месяц взошел; видят, дело плохо. А издали сразу как загудет, да как выскочит на поляну здоровенный зубр, прямо так лбом о корень и хватился, и ну его вертеть, и ну вертеть, и сам гудит. Это куска ему морду-то и осела, он-то с ней ничего и не поделает. Испужались наши хлопцы, да бежать; бежали, куда глаза глядят, так до самого утра проходили. А пошли мы после сено убирать; глядим, около сосны валяются кости зубра и рога, совсем со лбом промеж двух кореньев засунуты. Оглядели это наши хлопцы, так и познали, что это та самая полянка, где они зубра видели. Как доняла его куска, рога-то он засадил меж корней, чтоб лбище свой почесать, да, видно, и не вытащил, а тут его волки, верно, и задушили.