Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Шрифт:
В тройку сажают трех-четырех охотников с двустволками [56] . Тройка - любой экипаж (дрожки, кибитка, коляска или тарантас), запряженный тремя лошадьми; название идет от упряжки, а не от его формы. Из этих трех лошадей коренная всегда должна идти рысью, те же, что справа и слева от нее, - галопом; коренная идет рысью, нагнув голову, и зовется снегоедом. Боковые, на каждую из которых приходится по одной вожже, привязаны к оглобле в месте, что приходится на середину корпуса, идут галопом, отвернув головы, одна - направо, другая - налево; и называют их бешеными. Таким образом, тройка несется, закусив удила, и смотрится раскрытым веером. Правит ею кучер, в котором уверены, хотя вряд ли в мире сыщется такой кучер, на которого можно положиться. Позади веревкой или цепью, чтобы было прочнее, привязывают подсвинка. Веревка или цепь должны быть в длину не менее десятка метров. Поросенок нежится в экипаже до леса, при въезде в который решено начать охоту. Там его ссаживают, и кучер пускает коней вскачь, и они несутся, коренная - рысью, боковые [пристяжные] - галопом. Подсвинок, мало приспособленный к подобному аллюру, испускает жалобные вопли, переходящие скоро в непрерывные стенания. На эти стенания навостряет свой нос первый волк и бросается в погоню за свиньей, за ним - два, затем три волка, десять и 50 волков. Они грызутся из-за поросенка, бьются за право приблизиться к нему, стараясь достать его, один - когтями, другой - зубами. Стенания бедного животного переходят в отчаянный крик. Он будоражит волков в отдаленных лесных глубинах. Сбегаются волки с округи радиусом в три лье, и тройка оказывается преследуемой волчьим полчищем. Вот тогда-то и важно иметь хорошего кучера.
56
Тройка с охотниками, палящими из ружей - прообраз боевой тачанки.
Лошади, которым волки внушают инстинктивный ужас, становятся безумными. Та, что идет рысью, рвется в галоп, а те, что идут галопом, стремятся ее искусать. В это время охотники палят без разбора: нет нужды целиться.
Свинья верещит, кони ржут, волки воюют, ружья грохочут. Этот концерт - на зависть Мефистофелю на шабаше. Тройка, охотники, свинья, волчья погоня становятся единым вихрем, уносимым ветром и вздымающим снег вокруг, и в то же время все подобно грозовой туче, мечущей в небе гром и молнии.
Пока кучер справляется с конями, мчащими напропалую, все хорошо. Но если он им больше не хозяин, если упряжка за что-нибудь цепляется, если тройка опрокидывается, то тогда все пропало. На следующий день, на послезавтра, восемь дней спустя, находят обломки экипажа, стволы ружей, обглоданные скелеты лошадей и не все, а только крупные кости кучера и охотников.
Минувшей зимой князь Репнин устроил такую охоту, и она едва не стала для него последней. С двумя друзьями был он в одном из своих имений, что на степной границе: решил добыть волка или, вернее, устроить охоту на волков. Приготовили широкие сани-розвальни, где свободно могли поместиться трое, запрягли тройку сильных коней и вверили их бывалому кучеру - уроженцу тамошнего края. Каждый охотник прихватил с собой по паре двустволок и по 150 зарядов.
Места были распределены следующим образом: князь Репнин сел лицом назад, а его друзья - лицом в разные стороны.
Выехали в степь, то есть в безбрежную заснеженную пустыню. Это была ночная охота. Полная луна блистала - ярче некуда, и ее свет, отраженный снегами, разливался вокруг и мог поспорить с дневным.
Свинью спустили на снег, сани поехали. Почувствовав, что ее потащило, свинья завизжала. Появились волки, но сперва в небольшом количестве, боязливые и держащиеся в отдалении. Мало-помалу, их число увеличивалось, и, по мере того, как их становилось больше, они приближались к охотникам, которые, чтобы начать забаву, все еще сдерживали тройку, несмотря на пугливое нетерпение коней.
Волков было около двух десятков, когда они подступили достаточно близко, чтобы начать бойню. Раздался ружейный выстрел, волк упал. Великая тревога охватила стаю, и охотникам показалось, что она уменьшилась наполовину. В самом деле, вопреки поговорке, гласящей, что волки друг друга не едят, семь-восемь оголодавших зверей поотстали, чтобы сожрать убитого. Со всех сторон в ответ неслись другие волчьи завывания, со всех сторон показались заостренные носы с глазами, горящими как карбункулы. Волки были в пределах досягаемости, и охотники открыли беглый огонь. Но, хотя почти все выстрелы попадали в цель, вместо того, чтобы уменьшаться, стая постоянно разрасталась; вскоре она не была больше стаей, а стала полчищем, плотные ряды которого не отставали от охотников. Волчий бег был таким стремительным, что они, казалось, летели над снегом, и таким легким, что не сопровождался ни малейшим шорохом. Вал их, похожий на немой морской прилив, все время нагонял тройку и не подавался назад перед обильно кормящим его, как было, огнем трех охотников. Они охватывали тройку сзади огромным полумесяцем, оба рога которого начали обходить лошадей. Количество волков множилось с такой быстротой, что можно было сказать, что они появлялись из-под земли. И в их появлении было что-то фантастическое. Действительно, невозможно было объяснить себе, откуда взялись среди пустыни, где за весь день с трудом увидишь двух-трех, две-три тысячи волков.
Перестали принуждать визжать и снова втащили свинью в сани, потому что ее вопли удваивали отвагу преследователей. Огонь не прекращался, но израсходовали уже более половины боеприпасов. Оставалось, может быть, сделать две сотни выстрелов и попасть в окружение двух-трех тысяч волков. Два рога полумесяца все больше выдавались вперед и грозили замкнуться, образуя кольцо, центром которого стали бы сани, кони и охотники. Если бы одна лошадь сейчас упала, то все было бы кончено, а кони в смятении дышали огнем и неслись невиданными скачками.
– Что ты об этом думаешь, Иван?
– спросил князь своего кучера.
– Думаю, князь, что добра здесь не жди.
– Ты чего-то боишься?
– Черти отведали крови, и чем больше вы будете стрелять, тем больше их, чертей, соберется.
– Что же ты предлагаешь?
– Если позволите, князь, то я сейчас отпущу вожжи моих лошадей.
– Ты в них уверен?
– Отвечаю за них.
– А за нас отвечаешь?
Кучер промолчал: очевидно, не хотел принимать на себя это обязательство. Он дал волю коням скакать в направлении замка [господского дома]. Бедные животные, которые итак, можно было подумать, неслись во весь опор, пришпоренные ужасом, рванули вдвое быстрей. Их отчаянная скачка буквально поглощала расстояние. Кучер еще подбадривал их пронзительным свистом, в то время как они описывали кривую, чтобы сбить один из рогов живого полумесяца. Волки потеснились, чтобы дать проскочить лошадям; охотников охватила радость.
– Ради вашей жизни, - бросил им кучер, - не стреляйте!
Ивана послушались.
Волки, изумленные неожиданным маневром, мгновение пребывали в нерешительности. Его хватило, чтобы тройка пронеслась версту. Когда волки бросились следом, было слишком поздно: они не могли ее догнать. Через четверть часа охотники были в виду замка. Князь был уверен, что за эти четверть часа кони пролетели более двух лье. На следующий день он объехал верхом поле битвы; обнаружились кости более двух сотен волков. Как видите, такая охота полна острых ощущений.
Читателей, которые столь добры, что готовы после этого поинтересоваться моей дальнейшей судьбой, просим не дрожать заранее: я был приглашен на обычную облаву, что намечалась в лесных угодьях князя Трубецкого, а не на охоту с тройкой.
Пока князь Трубецкой рассказывал мне различные охотничьи перипетии, Санкт-Петербург казался мало-помалу поднимающимся из воды в конце залива. Другие купола, пониже первого, поразившие нас своим видом, сверкали тут и там; одни были золоченые, как купол Исаакиевского собора, другие красовались только звездами. Это были купола Казанского, Троицкого и собора св. Николая. Полагаем возможным не перечислять остальные религиозные памятники; в Санкт-Петербурге не сорок сороков церквей, как в Москве, но все же 46 кафедральных и иных соборов, 100 филиалов-церквей и 45 часовен; все вооружено 626 колоколами! Впрочем, живописного в этом мало, потому что Санкт-Петербург построен на ровном месте.
Два непривлекательных желтых строения типа казарм с двумя крашеными в зеленое куполами бросились в глаза. Два зеленых купола - головные уборы двух церквей кладбища. Русские питают особое пристрастие к зеленому цвету для церквей и крыш своих зданий, что в обоих случаях неудачен: зеленые купола не сочетаются с голубым небом, зеленые крыши не гармонируют с зеленью деревьев. Правда, здесь небо не часто голубое, и деревья недолго зелены.
– У нас здесь ни зима ни лето, - говорила Екатерина, но зима белая и зима зеленая.