Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Шрифт:
Это отступление оторвало нас от панорамы, и мы спешим к ней вернуться.
В глубине, правее некуда, раскинулся до самого горизонта, теряясь из виду, Санкт-Петербург - необъятное беспорядочное нагромождение зданий, разделяемое рекой и вскинувшее шпиль Адмиралтейства, золотой купол Исаакия и звездчатые купола Измайловского кафедрала; все это четко обрисовано на фоне жемчужного неба, слегка тронутого голубым, что отменяет другие цвета, за исключением зеленого цвета крыш. Зеленый цвет - болезнь, которой страдают все петербуржуа [петербуржцы]. Как месье барон Жерар, автор «Въезда Генриха IV в Париж», который видел все в зеленом свете, так их архитекторы воспринимают только зеленое. Назовем сразу истинную причину этой ереси в живописи. Петербуржуа [петербуржцы] в прежние времена не красили крыш зеленым, как теперь, будто бы в стремлении
Вдоволь еще красной краски, цветом в кирпич и гармонирующей с деревьями и небом, да она слабовата, и любители красного вынуждены заново красить свои крыши каждые три года. А вот зеленая краска, содержащая мышьяк, служит семь лет, почти столько, сколько папа римский… Блаженные римляне рассказывают, что подсчитано: правление каждого папы - от св. Петра до Пия Девятого - длится в среднем около девяти лет; никто, кроме св. Петра, не правил 25 лет. С появлением каждого нового папы - бледного, злобного, хилого, рахитичного, с подагрой или разбитого параличом - которого славят и который почти всегда избран лишь потому, что состояние его здоровья подает надежду в скором времени унаследовать от него святой престол, говорят и такое: «Вот еще один, кто не дотянет до возраста св. Петра». Мой друг папа Григорий XVI не должен был вроде бы подтвердить общее пророчество, но остался, в конце концов, в привычных рамках - умер на 24 году своего правления.
Я все еще был на балконе и, конечно мог оставаться там еще долго, если бы меня только что не позвали на променад по парку. Парк я видел лишь из окон своей спальни, и впечатление о нем было неполным.
Выходя на ступени подъезда, видишь прямо перед собой липовую аллею шириной в 20 футов и протяженностью с километр. Это главная артерия парка. Справа и слева от нее, на цветочных клумбах, в гуще зелени, высятся на мраморных пьедесталах два бронзовых бюста вчетверо крупнее натуры - князя Безбородко и графа Кушелева, родоначальников фамилии Кушелевых-Безбородко.
Парк имеет в окружности более трех лье. В его ограде - река, коринфского стиля храм, в ротонде которого помещена колоссальная статуя Екатерины Второй в виде богини Цереры; статуя бронзовая: князь Безбородко не поскупился на металл; [еще в парке находятся] две деревни и 150-200 разрозненных домов с садами. Не надо думать, что парк вмещает в себя две деревни и 150-200 домов, а ротонду нет; посеянная версия такой злонамеренности - результат неудачного построения моей фразы. Замок графа обслуживают 80 человек, от дворецкого до женщин на кухне для черной работы; делать черную работу означает - мыть посуду.
На территории парка живут две тысячи человек. Весь этот маленький мир обожает графа и графиню. Нам встречались только улыбчивые и более того - лучезарные лица.
Заметим тут же - может быть, случая больше не представится - что памятник великой Екатерине воздвигнут в ознаменование присутствия на своем празднике у фаворита Безбородко. Со скульптурным памятником в Екатеринославле, это единственное, что хранит ее образ. Не говорю о купленной мною серебряной медали; она того же выпуска, что и медаль, по которой Мишле [58] сделал выразительный портрет Екатерины - в несколько линий, полных энергии. Мишле суров к немецкой авантюристке, как он ее называет; это понятно, он ее судит за убийство Польши. Но если бы он приехал в Санкт-Петербург, если бы он с близкого расстояния и твердым беспристрастием оценил вклад, внесенный здесь вдовой Петра III, то целиком и полностью воздал бы ей по справедливости. Что правда, то правда - Екатерину Великую, так ее назвал Вольтер, он называл ее еще Семирамидой Севера, несомненно, по аналогии с тем, что Семирамида Востока отравила своего мужа Нина. Но, когда мы углубимся в дела такого рода, увидим, что так же, как Петр I не мог спасти Россию, не отделавшись от Алексея, Екатерина никак не могла продолжать труды Петра I, не избавившись от Петра III. Обвинят нас в приверженности к королям или нет, но я нахожу, что историк - и тот же романист как подлинный народный историк - не имеет права быть несправедливым к королям по той одной-единственной причине, что они - короли. Конечно, преступление - всегда преступление, и история его регистрирует как таковое; но так же, как на суде присяжных - трибунале для простых людей, на суде потомков - трибунале для королей нужно учитывать смягчающие обстоятельства. Вы не поставите в один ряд Вильгельма Телля, убивающего Гесслера во имя освобождения Швейцарии, и кюре Maingrat - Менгра, рубящего на куски свою служанку, чтобы скрыть ее беременность.
58
Мишле Жюль (1798-1874) - французский историк, считающий народ героем исторического процесса, а великих людей - лишь «символами», по сути «пигмеями», которые вскарабкались «на послушные плечи доброго гиганта - Народа».
Вернемся в парк графа.
Почти 50 арпанов, такой парк находится в распоряжении графа и его семьи, а в конечном счете - еще и публики, по воскресеньям.
Трижды в неделю, к удовольствию гуляющих, в этом парке звучит музыка. В воскресенье выступают музыканты одного из полков столичного гарнизона; они устраиваются перед замком, в 30 шагах от входных ступеней, в самом начале главной, липовой аллеи, о которой я вам говорил; липовая аллея вся в цвету, как у нас в мае, хотя мы здесь находимся в конце июня, и гудит от медоносов.
По воскресеньям музыка собирает вокруг замка три тысячи человек. Ни ребенок - тут же мимоходом заметим, что посильно одетые в национальный русский костюм, куда входят шапочка с павлиньим пером, красная или желтая шелковая рубашка, широкие штаны в полоску, заправленные в сапожки с красными отворотами, дети, скажем сразу, милы - не топчет клумбы, ни женщина, о которых хотелось бы сказать то же, что и о детях: не срывает цветка. В пестрой толпе прогуливаются кормилицы в старинных русских нарядах: чепчик и платье златотканого сукна в крупных цветах. Каждая семья, даже купеческая - мы говорим о богатых купеческих семьях - старается нарядить кормилицу. Некоторые наряды обходятся в тысячу, 15 сотен, две тысячи франков.
Что примечательно, особенно для нас, как и других - словоохотливых по натуре французов, так это молчание тех, кто гуляет и слушает музыку. Они даже не привидения. Те беглецы из иного мира, как вы знаете, в общем-то, много шумят, гремят цепями, стонут, двигают мебель. Некоторые из их числа разговаривают и даже устраивают довольно долгие разговоры, свидетель тому - тень отца Гамлета. Но русские, русские - более, чем привидения: призраки; с серьезным видом идут они рядом друг с другом или друг за другом и идут ни грустные, ни радостные, не позволяя себе ни слова, ни жеста. И дети их не смеются; правда, они и плачут не чаще других. В результате, аллеи становятся похожими на улицы некрополя в день поминовения мертвых, а публичные сады - на Елисейские поля в греческом исполнении.
Есть в Санкт-Петербурге один пассаж с выходами на Невский проспект и Итальянскую улицу. Со стороны проспекта устроено кафе, куда заходят французы и где происходят встречи. С этого конца пассаж живет, говорит, суетится. Но, по мере того, как идешь от кафе к Итальянской улице, оказываешься, будто бы в склепе, и мало-помалу ощущаешь холод смерти.
С другого конца пассаж не более, чем труп. Это паралитик, который сохранил голову, шевелит руками, чувствует ноги, но ступни их уже мертвы. Ступни отморожены.
И кучера кричат не так, как кучера Парижа, когда просят с дороги направо или налево пешеходов и встречные экипажи. Нет; время от времени от них доносится по тональности жалостное «bereghissa», вот и все. Bereghissa! означает Garde-toi! - Берегися!
Русский, в миг перенесенный с Невского проспекта или с Большой Миллионной на бульвар или улицу Мира, должно быть, спятил бы раньше, чем дошел до Мадлен и колонны на Вандомской площади. Разумеется, в стране не более мертво, чем мертв несчастный ребенок, встреченный нами при возвращении на виллу Безбородко с пароходного причала, которого везли к последнему пристанищу на черном катафалке, в гробу, покрытом серебряным сукном.