Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Шрифт:
– Такой молодой, - казалось, сказал мне этот взгляд, - и уже на службе тирании!
Я отвел глаза; его взгляд проникал в мое сердце как кинжал. Я сжался, чтобы он случаем, не коснулся меня. Он шагнул за дверь камеры. Какое время спустя, после того, как сюда вошел? Может быть, этого и сам он не знал. На дне этого колодца он должен был давно забросить счет дням и ночам. Я вышел за ним, надзиратель - за нами и обстоятельно снова запер камеру. Возможно, ее освобождают только потому, что понадобился новый заключенный.
У двери коменданта мы увидели двое саней. Узника посадили в те, которые нас доставили сюда; сели и мы, комендант - рядом, а
Мы поехали. Я сидел так, что колени старика были между моими, и я чувствовал их дрожь. Комендант завернулся в меха. Я был в застегнутом наглухо военном сюртуке, и холод добирался до нас. Старик был голым или почти голым, но комендант не предложил ему ничем укутаться. У меня мелькнула мысль снять с себя и отдать сюртук узнику; комендант догадался о моем намерении.
– Не стоит трудиться, - сказал он.
Я оставил сюртук на себе.
Мы поехали прежней дорогой, и вот она, Нева. С середины реки повернули в сторону Кронштадта. С Балтики дул сильный ветер; ледяная крупа секла лицо; разыгрывалась одна из тех жутких метелей, какие метут только по-над Финским заливом. Даже привыкнув к темноте, мы ничего не видели дальше десяти шагов. Когда мы миновали косу, началась настоящая метель. Вы, мой друг, не можете себе представить той круговерти льда и ветра в краю болотистых низин, где дерево не может противиться ее силе. Мы двигались против ветра, так густо насыщенного клочьями снега, что, казалось, он готов был обратиться в монолит и раздавить нас в белых тисках. Наши лошади фыркали, ржали, упрямились тащить сани дальше. Только сильными ударами кнута кучер принуждал их продолжать путь. Они постоянно сбивались с дороги и норовили увлечь нас то к одному, то к другому берегу реки. Так что требовалась беспримерная борьба, чтобы держаться середины. Я знал, что иногда, в разгаре дня, незамерзающие полыньи проглатывали сани, коней, людей. Мы могли оказаться в одной из них.
Какая ночь, друг мой, какая ночь! И этот старик, колени которого все сильнее тряслись между моими!
Наконец, мы остановились. Должно быть, примерно в лье от Санкт-Петербурга. Комендант шагнул на заснеженный лед и подошел ко вторым саням. Четверо солдат уже их оставили, держа в руках инструмент, какой велено было прихватить с собой.
– Делайте прорубь, - сказал им комендант.
Я не смог побороть себя и вскрикнул от ужаса. Начал понимать, что к чему.
– А, значит, императрица вспомнила обо мне?
– прошептал старик так, словно рассмеялся скелет, - Я думал, что она забыла обо мне.
О какой императрице говорил он? Три императрицы, одна за другой, побывали на троне: Анна, Елизавета, Екатерина. Очевидно, он полагал, что живет еще в правление какой-то из них и даже не знает имени того, кто его убивает. Каким же сильным был мрак этой ночи рядом с мраком его одиночки!
Четверо солдат занимались прорубью. Они били молотами, подрубали лед топорами и поднимали его куски, поддевая вагами.
Вдруг, они отскочили назад: лед был пробит, хлынула вода.
– Вылезайте, - сказал комендант старику, возвращаясь к нему.
Приказ был ненужным, старик и без того уже выбрался из саней. Стоя на коленях на льду, он молился. Комендант совсем
– Я готов, - сказал он.
Четверо солдат бросились на него. Я отвел глаза в сторону; но если не буду смотреть, то допущу здесь натяжку. Я услышал всплеск падения тела в пучину. Против воли обернулся в сторону проруби. Старик исчез. Позабыв, что не мне отдавать приказы, заорал кучеру:
– Пошел! Пошел!
– Стой!
– крикнул комендант.
Сани, что покатили, было, остановились.
– Tout n’est pas fini - Не все кончено, - сказал мне комендант по-французски.
– А что еще нужно от нас?
– спросил я его.
– Подождать, - ответил он.
Ждали мы полчаса.
– Лед схватился, ваше превосходительство, - сказал один из солдат.
– Крепко?
– спросил комендант.
Он стукнул по зеркалу проруби: вода успела обратиться в лед.
– Поехали, - сказал комендант.
Лошади опять рванули галопом. Можно сказать, что за нами гнался демон метелей. Возвращение в крепость заняло у нас менее десяти минут. Там я снова обрел моего провожатого.
- В Красный дворец, - сказал он кучеру.
Через пять минут дверь к императору снова открылась, чтобы впустить меня. Он был на ногах и в том же наряде, в каком я увидел его первый раз. Остановился передо мной.
– Все в порядке?
– спросил он.
– Я видел, - ответил я.
– Ты видел, видел, видел?
– Взгляните на меня, sire, - сказал я, - и у вас не будет сомнений.
Напротив меня было зеркало. Видел себя в нем; только я был такой бледный, только черты моего лица были так искажены, что сам я еле себя узнавал. Император взглянул на меня и, не говоря ни слова, направился к бюро, чтобы на том же месте, где лежал первый, взять второй документ.
– Я даю тебе, - сказал он, - землю между Троицей и Переславлем с пятью сотнями крестьян. Уезжай этой же ночью и никогда не возвращайся в Санкт-Петербург. Я уехал и больше никогда не видел Санкт-Петербурга, и впервые живая душа услышала от меня то, что я вам рассказал».
Такова одна из тысяч легенд крепости.
Хочу поведать вам другую - покороче, но не менее страшную.
В нашем этюде о Петре I мы упомянули о рождении двух его дочерей, Анны и Елизаветы.
Анна вышла замуж за принца Гольштейн-Готторпского и имела от него сына, который впоследствии стал Петром III.
Что касается Елизаветы, второй дочери Петра, то, как и ее сестра Анна, она была незаконнорожденной вдвойне, поскольку Екатерина I дала ей жизнь, когда ее отец состоял в браке с Евдокией Лопухиной, а мать - с бравым гвардейцем, который лишь показался и пропал, но хоть и исчез, был жив. Ее тетка, Анна Ивановна, дочь идиота Ивана, вначале сидевшего на троне вместе с царем Петром и умершего в 1696 году, ее тетка Анна Ивановна, говорим, по праву назначать наследников престола, присвоенному себе императорами и императрицами России, оставила ее без трона, чтобы посадить на него своего внучатого племянника - малыша Ивана Антоновича, внука своей сестры, бывшей замужем за герцогом Мекленбургским. В этом браке родилась Анна Мекленбургская, которая, выйдя потом замуж за герцога Антона Ульриха де Брунсвика, родила младенца-царя Ивана Антоновича ровно за три месяца до смерти императрицы, словно для того, чтобы та могла спокойно умереть.