Из Парижа в Бразилию
Шрифт:
«3 мая. Делаю эту пометку, а сам думаю: действительно ли сегодня 3 мая? Сколько пришлось пережить за последнее время, что неудивительно, если числа и перепутаются в голове.
Впрочем, дело не в хронологии. Буду писать как Бог на душу положит и со временем когда-нибудь перечту написанное, если мои воздушные полеты не кончатся каким-нибудь смертельным сальто-мортале.
Я ужасно устал, но тем не менее мне необходимо лететь. Я несусь на юг, и это самое главное.
Жюльен и monsieur Лопатин, вероятно, следуют за мною по тому же направлению. О них я не беспокоюсь, потому что у них есть средства окружить себя всевозможными предосторожностями. Я уверен, да и они, без сомнения, тоже, что рано или поздно мы соединимся вновь.
Я в гораздо худшем положении, чем они, да и то не унываю. У меня нет ни копейки денег, ни щепотки табаку, никакого багажа. „Все мое со мной“, как говаривал греческий философ Биас».
Так писал в своей памятной книжке Жак, сидя в корзинке монгольфьера, уносимого ветром с севера на юг.
Вдруг наш аэронавт услыхал гул, похожий на шум прибоя. Он бросил свое писание и поднял голову.
— Черт возьми! — воскликнул он слегка изменившимся голосом. — Я, кажется, узнаю этот отвратительный гул, хотя и слышал его всего только раз в жизни. Это волны.
Жак угадал. Действительно, доносившиеся до него звуки порождали волны, над которыми несся по воле ветра монгольфьер.
Гул волн, услышанный путешественником, происходил от прибоя в проливе Кросс между материком Аляски и островом Ситка.
К счастью, ветер был довольно сильный, и шар не падал, а держался на высоте, невзирая на промозглый холод.
Тревожное настроение не покидало Жака часа два, потом гул прибоя затих. Шар понесся над островом Ситка в южном направлении.
Жак понемногу успокоился, но через некоторое время под ним снова загудел океан, величайший из всех океанов — Тихий.
Монгольфьер находился в это время близ самой оконечности острова Ситка. Целый час вертелся он между островом Круза и северным мысом острова Баранова.
Минута была критическая. Малейшее отклонение — и воздухоплавателю грозила неминуемая гибель.
Но судьба смилостивилась.
Вследствие долгого пребывания в слишком влажной атмосфере шар до крайности отяжелел и начал опускаться с весьма значительной быстротой.
Он летел вниз все быстрее и быстрее… Куда он упадет?.. Жак зажмурил глаза.
Вдруг — толчок, и довольно сильный. Слава Богу! Шар опустился не на воду, а на сушу. Аэронавт довольно чувствительно стукнулся о землю-матушку. К нему от этого не особенно нежного прикосновения вернулось веселое расположение духа.
— Итак, я на твердой земле! — заговорил он сам с собою. — Правда, льет ливмя дождь, но это ничего: я боюсь оказаться на воде, а состояние «под водой» меня нисколько не пугает.
Жак оглянулся кругом и увидал по левую и по правую руку дома, построенные добротно, на европейский лад; по лужам шлепали какие-то джентльмены в резиновых калошах, непромокаемых плащах и под зонтиками.
Жак выскочил из гондолы, протирая глаза и спрашивая себя, не сон ли все это?
— Нет, я положительно брежу, — говорил он, открывая клапан шара, чтобы выпустить остающийся теплый воздух. — Дома!.. Настоящие европейские дома!.. Нет, это невозможно! Прилично одетые люди… даже экипажи. И никто со мной не заговаривает. Во всяком случае, здесь Америка, страна цивилизованная, и мне скорей всего не откажут, если я попрошу кого-нибудь объяснить, где я нахожусь.
Заметив проходившего мимо господина с козлиной бородой, который мимоходом рассеянно взглянул на пустой монгольфьер, Жак обратился к нему:
— Послушайте, сэр, не могли бы вы мне сказать, где я нахожусь?
— В Ситке.
— Но ведь Ситка — главный город Аляски?
— Да, сэр.
— На острове, кажется?
— Да, на острове… Баранов-Эйланд.
— Merci, сэр. Это все, что я хотел знать. Вы видите перед собой человека, с которым случилось несчастье…
Но господин с козлиною бородой был уже далеко.
«Я на острове! — воскликнул мысленно Жак. — На частице суши, окруженной со всех сторон водою! Неужели мне придется оставаться здесь? Ведь у меня нет ни копейки, чтобы купить себе масла и надуть шар…
Но и жить на Ситке Жак не мог, опять-таки потому, что у него не было ни копейки денег. Чем он стал бы оплачивать квартиру, пищу, питье?
Погруженный в такие невеселые думы наш воздухоплаватель вдруг обратил внимание на то, что к нему подъехал громоздкий экипаж, вроде тех, в каких у нас возят пассажиров с вокзалов в гостиницы, — подъехал и остановился.
— Сэр, вы, вероятно, ищете гостиницу? — спросил Жака кучер кареты.
— Да. Не возьметесь ли вы довезти меня вместе с багажом?
Они вдвоем не без труда уложили монгольфьер в экипаж, и через некоторое время карета остановилась у подъезда гостиницы, с виду очень приличной.
— С вас один доллар, — сказал кучер.
— Ах, черт возьми!..
— Неужели это по-вашему дорого, сэр?
— Недорого, и я с удовольствием заплатил бы вам даже два, если б только они у меня были.
— У вас нет денег? Это легко поправить, — отвечал кучер. — Например, у вас имеется в корзинке бизонья шкура, которая стоит двадцать долларов.
— Не купите ли вы ее у меня за эту цену?
— Охотно. Вот вам девятнадцать долларов. Один я вычитаю за проезд.
Жак, ни слова не говоря, спрятал деньги в карман, помог вынуть из кареты монгольфьер, убрать в сарай и прошел в обеденную залу гостиницы.
Хозяин, несмотря на американскую флегматичность, вытаращил глаза на нового постояльца, прибывшего с таким необыкновенным багажом и к тому же одетого столь неуместно в меховую одежду.
— Комната и стол — четыре доллара в день, — отвечал он на вопрос Жака о цене.
— Хорошо, — сказал Жак. — Дайте мне позавтракать.
— Позвольте вперед деньги.
— Получите. Какой скот! — прибавил Жак в сторону. — А что, за справки и вопросы у вас тоже платят авансом? — вслух спросил он содержателя гостиницы.
— Справки у нас даются даром. Что вы желаете узнать? — отвечал хозяин, смягчившись вследствие получения задатка.
— Далеко ли от Ситки до материка?
— Около ста миль.