Из Питера в Питер
Шрифт:
Как Аркашка ни отбивался, женщина вела его за собой, требуя по дороге показать, где постель Аркашки и где врач. Понять ее можно было, хотя говорила она как-то чудно. Аркашка вертелся и так и сяк. Не мог он показать ей, этой американке, свою постель, потому что там была и не постель вовсе, а черт знает что...
Пока разыгрывалась эта маленькая трагедия, Ларька, отмахиваясь во дворе от бурных проявлений восторга, отойдя в сторону, объяснил шепотом Гусинскому и Канатьеву:
— Видали мотор? Американские буржуи... Из ихнего Красного Креста. Он, конечно, никакой не красный. Помогать хотят. Ясно? — И так как даже Гусинскому и Канатьеву, несколько обалдевшим от такого навала новостей, ничего не было ясно, Ларька сухо объяснил: — Думаете, за красивые глазки? Купить нас хотят по дешевке, за свои консервы. Видите, что делается?
И он, презрительно подняв верхнюю губу, кивнул на высыпавших из приюта ребят. Наскоро выразив радость по поводу возвращения Ларьки, Аркашки и Николая Ивановича, все льнули теперь к удивительной машине и к приезжим, о которых моментально стало известно, что они американцы и приехали выручать... «ура!».
Катя сочувственно тряхнула Ларькину руку. Ей тоже было неприятно, что Володя и другие ребята унижаются перед американцами, все им рассказывают о нищете приюта, словно протягивают руку за подаянием...
— Уж очень мерзнут, — попробовала она все-таки оправдать просителей. — Голодают...
— Ну, Гольцов не маленький, — не принял Ларька это объяснение и повел глазами на Володю, который пустил в ход все обаяние, и французский, конечно, чтобы запомниться американцам. — Попрошайка!
По-французски заокеанские гости не понимали ни бельмеса, но были поражены состоянием приюта, положением ребят. Они, правда, не охали, не стонали, не обнимали маленьких, а все записывали что-то в записные книжки. «Вечное перо, — бормотал восхищенный Ростик. — Золотое».
Особенно поражены были американцы тем, что во всех классах продолжались обычные уроки. Строго по расписанию. Без всяких поблажек. Будто в обычной школе и в нормальной обстановке.
— Они же падают от истощения! — пробовала возмутиться миссис Крук, чтобы скрыть слезы.
— Ну, пока не падают, — слабо возражал Николай Иванович, очень довольный, что американцы оценили главное.
Американец спросил Аркашку:
— Кто вас заставляет учиться?
Вокруг заулыбались. Аркашка как раз учился через пень-колоду. Но тут он гордо выпрямился:
— Меня никто не может заставить! Я свободный человек!
— И потому учусь, — вставил, усмехаясь, Ларька.
— И потому — учусь! — еще выше вскинул голову Аркашка.
Тогда американцы стали пожимать руки всем, кто только тут был.
Американца звали мистер Джеральд Крук, его жену — миссис Энн Крук. Ему было, наверно, лет тридцать, миссис выглядела несколько старше. Он был большой, настоящий великан: большая голова, толстые руки и ноги, громкий голос и раскатистый смех. За большими роговыми очками щурились добрые и несколько растерянные глаза.
Энн Крук ребят напугала. Если Джеральд Крук казался добрым великаном, то она — злой волшебницей. Она была длинной и тощей, и светлые волосы ее торчали как пакля. У нее был острый длинный нос, выпуклые, водянистые глаза и бескровные губы...
— Гляди, ведьма, — шепнул Миша Дудин соседу. На что рассудительный сосед возразил, что ведьмы бывают только черные, как цыганки, а это — белая.
— Еще хуже! — упорствовал Миша. — Белые злее...
Американцы уехали часа через три. По приюту распространился слух, что они обещали помочь. Их провожала густая толпа ребят. На Джеральда Крука и Энн Крук смотрели с обожанием. Казалось, от них идет тепло и густой запах мяса. Одеваясь, мистер Крук на мгновение замешкался, но миссис Крук что-то сказала ему властным, не терпящим возражений голосом, и Джеральд тотчас громко захохотал и пошел за женой к мотору. Он сел за руль, Энн Крук рядом. Автомобиль тотчас послушно тронулся.
Николай Иванович, который понимал по-английски, подозвал Ларьку и сердито сообщил ему, что кто-то умудрился свистнуть у Джеральда Крука перчатки. Джеральд сказал жене, а она ответила, что перчатки забыты, конечно, дома, и нечего поднимать историю.
В это время Ростик в своей компании хвастал великолепными кожаными перчатками на меху.
— Помогут американцы, нет ли, неизвестно, — рассуждал он, — а перчаточки ихние — вот они! Фунтов пять сала потянут
17
Ростик похвалялся зря. Не учел, какое настроение охватило всех эшелонских ребят. Признание, что это он стащил у американца перчатки, не вызвало одобрения даже у гоп-компании. Ларьке не стоило большого труда объясниться с Ростиком.
— Украл?
— Кто? Я? — страшно удивился Гмыря. — Ты что! Я это... как его... экспроприировал! У буржуя!
— Отдашь, когда он приедет, — сообщил Ларька, убирая перчатки. — Скажешь, нашел. — Ростик потянулся было за перчатками, но Ларька отвел его руку: — Пока у меня будут...
Гмыря зашумел, что это нечестно и вообще какое Ларькино собачье дело... Он не заметил, что к ним со всех сторон валят сердитые ребята, спрашивают:
— Правда, что у американца сперли перчатки? Опять этот Гмыря! Американцы еще обидятся! Не приедут! Бросят нас! Где Гмыря? Да вот он! Дай я ему врежу! Бей его!
Ларьке еще пришлось спасать Ростика от расправы...
Все надежды теперь связывались с американцами. Ходили невероятные рассказы. Они выдавались за самые последние и достоверные сведения. Например, утверждали, что американцы привезли с собой целые вагоны валенок...
— Да не валенок, а кожаных сапог на меху!
— Мех бизона! Самый теплый в мире!
— Мокасины пришлют! На каждого!
— И еще у них много пальтишек на вате и с воротниками...
— Скажешь тоже!
— Они везут меховые куртки с Аляски! Которые для золотоискателей!
— Расшитые настоящим индейским узором! Бисером!
Это рассказывали, не отходя от единственного уцелевшего в приюте зеркала. Обычно на зеркало и не взглядывали, разве что девчонки. Но сейчас мальчики прохаживались перед ним, как петухи, воображая себя в меховых шапках, мокасинах и расшитых бисером куртках... Хотя еще вчера они мечтали о солдатской шинели, об одеяле, пусть старом и рваном, о каких-нибудь башмаках, хоть латаных-перелатаных.