Из Питера в Питер

Ляшенко Михаил

Те, кто особенно страдал от голода, таинственно рассказывали друг другу, что у американцев на всех станциях стоят эшелоны с мукой, маслом и мясными консервами.

— Завтра поедим супчика из консервов!

— Чего там супчику! Навернем прямо из банки!

— И блинов! С маслом!

— Нет, завтра не поспеют...

— Что ты? Американцы? Они все делают в момент! Я их знаю! Так и говорят: время — деньги...

Настроенные более возвышенно глотали втихомолку слюни и признавались друзьям, что всегда любили Америку — не за консервы, конечно...

— Знаешь, «Следопыт»...

—

А «Последний из могикан»?

— «Песнь о Гайавате»!

— Ого! А «Всадник без головы»!

— И Том Сойер! И Гек Финн! Там даже вдова ничего, в общем, тетка: кормила Гека досыта...

— Мне больше всего нравится Джек Лондон! Про золотоискателей...

Девочки припомнили еще «Хижину дяди Тома», хотя там почему-то попадались очень скверные американцы. Писала, наверное, какая-то злюка, все наврала.

Аркашка чувствовал, что он совсем выздоровел. Наверно, от всеобщего возбуждения. И возмущался, что его держат в лазарете, в кровати. У Ларьки уже подсыхал разбитый лоб.

— На мне все заживает, как на собаке, — хвалился он перед Катей.

В обещания американцев Ларьке почему-то не верилось. Хотя они и спасли его от смерти. Но слишком уж неосуществимыми казались ребячьи мечты об американских консервах и мокасинах.

А Володя Гольцов, который несколько скис и увял после неудачной поездки в деревню, теперь расцвел. Он на всех, даже на Ларьку, поглядывал свысока и нехотя одаривал ленивой улыбкой. Можно было подумать, что Гольцов знает больше, чем другие, что он у американцев доверенное лицо. К нему снова обращались охотно, с уважением, и он принимал это как должное. Володя жалел лишь о том, что хуже знает английский, чем никому не нужный французский язык... Он тщательно готовился к новой встрече с американцами. Чтобы окончательно их покорить, потихоньку от всех припоминал историю Соединенных Штатов — от «Бостонского чаепития» и «Декларации независимых», от Вашингтона и Джефферсона до Линкольна, Гранта и Вильсона... Засыпая, он повторял хронологическую канву истории Штатов и уже в полусне улыбался мысли, что если сумел приспособиться к Фоме Кузьмичу, то наверняка поладит с американцами. Он еще выживет, не одному Ростику дышать кислородом...

Уже через сутки после отъезда Круков Ларьке пришлось прикусить язык. В приют пришел темно-зеленый армейский грузовой автомобиль и привез сто чистеньких ящиков. В каждом ящике было пятьдесят банок консервов.

— Пять тысяч банок! — мгновенно подсчитал Миша Дудин. — Это же сколько на каждого?.. Гляди, по семь банок!

Он не поверил, посчитал на бумажке. Все равно выходило почти по семь банок! А в банке было больше, чем по фунту мяса. Миша снова углубился в счастливые расчеты...

На этикетке каждой банки красовалось изображение коровьей морды. Американская корова очень походила на обыкновенную, русскую. Пониже было написано по-английски: «Мясо».

— Тзе мыт! — счастливо перекликались меньшие, как воробьи. — Хочу зе миит!

Машину привел новый американец, подтянутый и стройный, как молодой офицер. Почему-то он все время жевал. Неужели ест мясо, которое ему поручили целым доставить в приют?.. Он был в теплом брезентовом комбинезоне, в высоких ботинках на толстенной подошве. С его открытого, длинного лица до сих пор не сошел загар. Даже спокойные, широко поставленные глаза словно выгорели, казались белесыми. Его звали — Майкл Смит. Коверкая слова, он объяснил, что по-русски это будет все равно, что Миша Иванов. И просил звать его Майклом.

— Мишей? — переспросил тезка Смита, Дудин, которому этот американец сразу понравился.

— Майкл, — улыбнулся Смит.

А улыбка у него была такая, что все невольно улыбались в ответ, чувствуя, что в груди потеплело...

— Что вы все время жуете? — осторожно спросил Миша Дудин. Действительно, Смит умудрялся жевать, даже когда разговаривал или улыбался.

— Это такая резинка... Жевательная.

И так как его явно не понимали, он достал пакетик величиной с ириску и отдал его Мише.

Тотчас за Мишей увязались не только младшие классы, но и Ростик, умоляя откусить кусманчик, дать попробовать пожевать...

Поварихи и Олимпиада Самсоновна ахали, не зная, куда лучше спрятать консервы. В здании приюта не было холодильника. Правда, сейчас любая комната годилась под холодильник... Но Смит сказал, что вечером затопят все печи. Складывать же такие ценности в сарае Олимпиада Самсоновна не решалась.

— Почему? — спросил Смит.

— Сарай деревянный, ветхий, — смущенно объясняла Олимпиада Самсоновна. — Не надежно...

— Выставите охрану.

— Что вы! Кого же мы поставим?

— Вот их.

И он кивнул на Володю, Аркашку, Ростика и других ребят, которые стояли тут же.

— Только надо им дать оружие, — добавил Смит.

Ребята невольно приподняли плечи и выпятили грудь.

Они смотрели на Смита с полным одобрением. Наконец-то появился человек, который что-то понимает... хоть и американец.

— Ну что вы! — снова заахала Олимпиада Самсоновна, счастливо улыбаясь. — Какое у нас оружие!

— Один-два пистолета, наверно, найдутся? — широко улыбнулся Смит.

Олимпиада Самсоновна даже руками замахала, а ребята несколько понурились. Они-то хорошо знали, что ни одного, хоть самого паршивого пистолетика нет...

— Охотничьи ружья? — продолжал откровенно удивленный Смит.

— Ничего у нас нет!

— Тогда хоть что-нибудь из холодного оружия, финские ножи...

— У нас давно нет даже перочинных, — призналась Олимпиада Самсоновна. — Все продали или поменяли на картошку...

— У ребят нет ножей? — недоверчиво спросил Смит, глядя на Аркашку.

Тот уныло помотал головой; ему стало совестно...

— Это плохо, — обворожительно, как какой-нибудь знаменитый киногерой, улыбнулся Смит, поверив ребятам и явно им сочувствуя.

— Чего хорошего, — хмуро сказал Аркашка.

— А ты умеешь стрелять? — спросил Смит. Когда он говорил о таких интересных вещах, его легко можно было понять, словно он и не коверкал слов.

— Я стрелял из боевого офицерского нагана! — гордо заявил Аркашка, забыв, естественно, добавить, что стрелял он из отцовского револьвера один-единственный раз, и о том, как ему попало.