Из Питера в Питер
Шрифт:
Но неугомонный Миша Дудин, хотя его право на посадку в такие великолепные вагоны было сомнительным, недоумевал:
— То чехи, то американцы... Кто их сюда звал?
— Пришли, понимаешь, на святую Русь... — зло улыбался Ларька.
— Они что, варяги? Опять? — поддакивал кто-то из ребят.
— Тихо, вы! — нахмурился Аркашка. — Хотите обидеть Майкла, Круков? Они же для нас, дураков, стараются...
— Ну да, — потешался Ларька, — земля у нас велика и обильна, порядка только нет...
А сам искал глазами Катю. Ему казалось, что она только
20
А Петропавловск оказался скучным городишкой. Ни лесов, ни гор. Степи, озера, болота. Сейчас все это было еще под снегом. Кончался февраль девятнадцатого года...
Их разместили в большой усадьбе на окраине города. Здесь, кроме главного барского дома, было еще много построек и почти во всех сохранилась мебель, топились печи... Удалось организовать все нужные классы. Одну комнату в полуподвале Смит определил для карцера, хотя Круки уверяли, что карцер, конечно, никогда не потребуется. Жизнь в усадьбе налаживалась теплая, сытная, и нелегко было понять, почему именно здесь, в спокойной обстановке, все чаще стали сниться кошмары и даже днем не покидало гнетущее чувство страха...
Молча рассматривали карту; сначала тайком, потом в открытую.
— Еще на семьсот верст уехали...
— На семьсот сорок, я ниткой вымерил...
Словно какая-то зловещая, необоримая сила отодвигала и отодвигала их от дома неведомо куда. Невольно представлялись бесконечные пространства до Урала, и от Урала до Волги, и потом еще сотни длинных верст, и становилось страшно, нехорошо. Тогда и на Круков и на Смита ребята старались не смотреть.
Что думают о них дома? Уже почти девять месяцем не было никаких вестей. И они не могли дать о себе знать. Их, наверно, считают погибшими...
То, что долгое время девочки таили про себя, сдерживались, теперь выплескивалось наружу:
— Не знаю, как мама переживет.
— Не понимаю, как я могла уехать! Как раз получили письмо от брата, что он ранен и его отпустили домой. А я уехала!..
— У отца туберкулез, нужно сало. Я сначала немного наменяла, думала привезти, а потом... потом все съела...
И все время стучалась мысль, что теперь никогда уже не увидать ни маму, ни отца, ни брата, никого из близких...
Даже неунывающая Ларькина компания настроена была грустно, подавленно. Колчак продолжал лезть в глубь России. Местные газеты расписывали его успехи, близкий крах большевиков. Кольцо белых вокруг Москвы и Питера затягивалось все туже.
— Если революция погибнет, я домой не вернусь, — мрачно заявил Аркашка.
— Куда же ты? — спросил Ларька.
— И ты не вернешься...
Ларька промолчал. Гусинский и Канатьев смотрели на него с тревогой. Каждого все чаще навещала мысль: а что делать, если белые и правда победят? Как тогда жить?
— Тогда нам, большевикам, и податься будет некуда, — задумался Миша Дудин.
— Ну, мы не дадимся! — крикнул Аркашка. — Лучше геройски погибнем!
— А где этот Колчак?
— Колчак — в Омске, — сказал Аркашка и уставился на Мишу, грызя ногти. Его явно осенила новая идея, но Ларька не дал ее обнародовать.
— Чего расхныкались? — сердито спросил Ларька, сжимая кулаки. — Кому надо ваше нытье? — И еще злее ответил: — Колчаку! На него, что ли, работаете?
Все притихли, не решаясь и тосковать, раз это идет на пользу Колчаку...
Впрочем, скоро стало известно, что Круки пытаются установить через линию фронта контакт с представителями американского Красного Креста в Питере и Москве.
Николай Иванович, которому Круки тоже пришлись по душе, рассказал, как мучаются ребята от того, что много месяцев не имеют никакой связи с родным домом.
— Как! — вскинулась миссис Крук. — Дети не могут переписываться с родителями? Возмутительно!
Николай Иванович наклонил голову... Миссис Крук не могла успокоиться:
— Это бесчеловечно! Вот что делает война, ваша революция... Дети страдают...
Тут ее цепкие глазки стали еще острее и словно оцарапали Николая Ивановича:
— Но ведь в Петербурге творятся ужасы... А если родители детей погибли?
Николай Иванович поежился:
— Все может быть... Только мы народ живучий.
И тут выяснилось, что еще до отъезда в Петропавловск Круки отправили в петроградское представительство Красного Креста сообщение о детской колонии. Одновременно через Владивосток и Японию они направили рапорт в Соединенные Штаты, и в этом документе просили сообщить в Петроград о судьбе детской колонии и о том, как наладить переписку между детьми и родителями.
Уже в Петропавловске Смит намекнул об этом Аркашке, и, хотя ответа ни из Питера, ни из Соединенных Штатов пока не было, вся колония воспрянула духом. После чудес с питанием и обмундированием ребята уверовали во всемогущество Круков.
В Петропавловске возобновилась учеба. За нее все ухватились с жадностью. Это была какая-то отдушина. Ребята почувствовали себя увереннее. Тем более что Николай Иванович упорно внушал:
— Новая Россия с вас спросит. Вы ей понадобитесь. И чем больше накопите знаний, тем будете ей нужнее.
— Какая это новая Россия? — поинтересовался Ларька, но Николай Иванович только взглянул на него пристально и пожал плечами:
— Не знаю точно, какая она будет, но сердца и умы ваши ей понадобятся.
Наибольшей симпатией стал пользоваться английский язык, который взялся вести Джеральд Крук. Даже Аркашка, довольно прохладно относившийся к учебе, английским неожиданно увлекся и обнаружил недюжинные способности. Ему было неудобно, что он, потешавшийся над всеми, кто учился, схватил пятерку по английскому... Аркашка объяснил:
— Язык скитальцев морей... Пригодится для мировой революции!
Круки знали, что Аркашка сирота, и беседовали с ним чаще, чем с другими. Они осторожно выясняли, помнит ли он своих родителей, кто у него остался из близких...