Из Питера в Питер
Шрифт:
— Забавная! — вскинулась миссис Крук. — Тебе смешно?
— Что ты, — поспешил в кусты мистер Крук, — я скорблю вместе с тобой...
С крайним подозрением разглядывая супруга, миссис Крук, постучав костяшками пальцев по столу, предложила Смиту:
— Мистер Крук хочет сказать: никаких расследований! Никакой слежки! Нам неинтересно, кто бил эти проклятые стекла... у священнослужителя. Предупредите, что, если что-нибудь подобное повторится и власти явятся сюда, мистер Джеральд никого не станет защищать. И пусть маленькие хулиганы защищаются тогда сами!
Оставшись наедине с мужем, Энн Крук спросила:
— Ты знаешь, кто это сделал?
— Догадываюсь, дорогая...
— Там была даже Катя! Такая воспитанная! Умная! С такой душой!
— Из отличной семьи... Но ты не печалься, дорогая. Дети есть дети. И это замечательно!
— Что замечательно? Что они хулиганят?
— Зачем так резко. Они остаются детьми, вот что важно. Несмотря на все, что вынесли. Разве это не чудесно?
Меж тем происшествия продолжались. Колонисты взялись за Валерия Митрофановича. Они знали, что он трус, и начали его пугать. В его комнате появился как-то лист бумаги с фотографией Валерия Митрофановича в жирной траурной рамке с черной надписью: «Тело покойного сегодня в двенадцать часов ночи вынесут упыри, вии и вурдалаки».
...Весна все не начиналась. Писем Круки ниоткуда не получали.
Хотя занятия шли во всех классах и новые преподаватели, местные, петропавловские, требовали от столичных учеников усердного отношения к учебе, все-таки невозможно было жить одними школьными занятиями. Ни с того ни с сего чуть не все ребята переругались. Особенно девочки, у которых то вспыхивали кратковременные, истеричные привязанности, то складывались ужасно сложные отношения. Сегодня Маня обожала Паню и ненавидела Катю. Но стоило Пане улыбнуться Кате, как Маня и ее начинала ненавидеть, чувствуя совершенно невыносимое одиночество. Среди мальчиков тоже обострялись отношения. Ларька и Аркашка старались как-нибудь отличиться друг перед другом. А Володя еще более ревновал к ним Катю... Ребятам стукнуло уже по пятнадцать лет, им казалось, что детство давно прошло, и невыносимо становилось ощущать, что к ним относятся как к детям. Все тяжелее наваливались беспомощность, оторванность. Шла великая битва, решалась судьба России, может, Колчак был уже в Москве, подбирался к Питеру, может, все их близкие погибли от белой пули или на виселице, а они сидели в никому не известном Петропавловске, да и то на задворках, в брошенных хоромах, и учили математику, физику, английский... Ну, можно ли было придумать что-нибудь глупей и обидней? И погода ужасная. Все одно к одному. Снег и холода в мае. Казалось, весны не будет. В их замученных головах утвердилась мысль, что только с весной придут какие-то перемены. Тем нетерпеливее ждали весну. Каждый день, просыпаясь, бежали к окнам. А за ними — холодный дождь со снегом. Пять дней подряд. Десять... Было все так же серо, холодно, сыро, когда Аркашка буркнул Ларьке:
— Майкл зовет на охоту.
Ларька пренебрежительно пожал плечами — дескать, а мне-то что? Помедлив, Аркашка нехотя добавил:
— Хочет, чтоб и ты пошел.
— Это еще что за новость? — удивился Ларька.
Конечно, устоять было невозможно, и они отправились втроем. И тотчас за городом почуяли весну. Нет, и здесь деревья стояли голые и снег в оврагах белел, как неживой. Но сколько же над голыми деревьями, над этим снегом летало уток! Они проносились чуть не над головами, вспархивали рядом, плавали не только на речных проталинах, но в каждой луже. А за рекой кричали дикие гуси. Над лесом тянулись вереницы журавлей и лебедей...
Мальчики с восторгом неслись по лесу, каждую секунду предлагали Смиту достойную цель, призывая его стрелять. Но он хоть и держал ружье в руках, до сих пор не выстрелил ни разу.
— Неловко, — растерянно улыбнулся он ребятам. — То будет не охота — бойня... Какой богатый край!
Он прислушивался к каждому звуку и говорил с нежностью:
— Дикие гуси... А это зовут журавли.
— Кого?
— Наверно, отставшего. Или радуются знакомым местам.
Он показывал им следы волка, лисицы, дикого кабана... А на заячьи следы не стоило обращать внимания, потому что зайцы, как утки, то и дело выскакивали где-нибудь рядом и не очень-то пугались, с любопытством рассматривая охотников.
— Говорят, их тут раньше не ели, — усмехнулся Ларька. — Небось теперь едят.
— Хотите зайчатины? — спросил Смит. — А сумеете приготовить?
Ребята переглянулись, но даже Аркашка не решился брякнуть, что справится с таким делом...
Тут было словно другое царство, не человечье, а утиное, журавлиное, заячье, может, и волчье. И хотя мальчики совсем не разбирались ни в следах, ни в звуках, им вдруг показалось, что здесь все понятнее, чем у людей. А Майкл негромко пояснил:
— Это лапа лисицы. Смотрите, какой свежий след. Тут она кралась, а тут прыгнула! Рядом — лапа утки. Похоже, лисица позавтракала утятиной...
Потом он предложил Ларьке попробовать дойти с завязанными глазами до старой сосны, стоявшей отдельно, на пригорке.
— Чего тут идти? — усмехнулся Ларька. — Шагов шестьдесят, ну, семьдесят...
— Если дойдете, — вежливо сказал Смит, — отдаю вам на целый день ружье, будете охотиться, как хотите...
— Давайте лучше я! — огорчился Аркашка.
— Потом — вы.
— Потом не будет, — весело сказал Ларька, и с завязанными глазами зашагал прямо к сосне.
Он шел уверенно, высоко поднимая ноги, и Аркашка сердито думал, что опять повезло Ларьке, а не ему. Но тут начало твориться что-то непонятное. Ни с того ни с сего Ларька стал загребать вправо. Аркашка, недоумевая, взглянул на Смита. Тот жестом велел молчать. А Ларька, посвистывая, уверенно шагал вперед, и все дальше уходил от сосны. Наверно, он считал шаги, потому что, отмерив шагов полтораста, стал идти потише... Тогда Майкл сказал:
— Снимите повязку!
Ларька сорвал, повязку и обалдел. Он стоял совсем недалеко от Майкла и Аркашки, спиной к сосне. Двигаясь, он описал почти полный круг.
— Дайте я! — немедленно потребовал Аркашка.
Он заранее торжествовал. Наконец-то утрет Ларьке нос. Пошел не спеша, вразвалочку, совсем не чувствуя, что так же, как и Ларька, отклоняется вправо...
Смит объяснил расстроенным мальчикам, что так получается у всех людей, кроме тех, кто научился ориентироваться в темноте.
— А вы умеете? — тотчас спросил Ларька.
Смит молча протянул ему шарф, чтобы завязать глаза. Ребята тщательно, сложив шарф в четыре слоя, завязали, проверили, нет ли щелок, велели опустить руки и не поднимать.
Но все равно, не сбиваясь ни на шаг в сторону, Майкл прямо подошел к сосне и положил ладонь на ее шершавый, мокрый ствол.
Конечно, и Аркашка и Ларька захотели немедленно научиться.
— Это умеют все разведчики, — кивнул Майкл.
Ларька и Аркашка быстро переглянулись.
— Какие разведчики? — спросил Аркашка.
— Скауты, — торжественно произнес Майкл. — Разведчик — по-английски скаут, забыли?
— Ах, скауты... — с откровенным презрением протянул Ларька.
Ему тотчас припомнился тот самый дом, рядом с дворницкой, где чуть не все мальчишки из приличных семейств были скаутами.
Но Смит ничего не заметил. Неожиданно он сказал:
— Через месяц мы все выезжаем на озеро Тургояк. Будем жить дикарями. Потребуется ваша помощь.
Услыхав, что опять куда-то ехать, ребята поежились. Ларька, не глядя на Смита, спросил: