Из Питера в Питер
Шрифт:
И все сидение на озере Тургояк, несмотря на индейские и ковбойские штуки Смита, проходило в нетерпеливом ожидании: когда же? когда?
Не приезжали малыши, никто из приюта не показывался, хотя до него не было и ста верст. Это как-то настораживало. Что случилось? Значит, что-то произошло нехорошее? Что? Неужели это задержит возвращение домой?
Валерий Митрофанович втихомолку агитировал за то, чтобы не торопиться. Его вполне устраивала тихая и сытная жизнь за спиной американцев. Это было как раз то, о чем он мечтал когда-то в Питере. Зачем же туда возвращаться, в хаос, когда здесь детям хорошо?
Пробовали его не слушать: смеялись, потом огрызались все резче — ведь он мог спугнуть удачу... Верили в любые приметы. Наконец Валерию Митрофановичу устроили темную.
— Ну, ты, зануда, — важно произнес Ростик, возвышаясь над поверженным Валерием Митрофановичем, с головы до пояса упрятанным в мешок из-под картошки. — Будешь еще вякать, чтобы домой не ехать?
— Честное благородное слово, не буду, — поспешно заверил Валерий Митрофанович.
— Клянешься?
— Клянусь всем святым!
— Гляди, скажешь слово — утопим...
На том и договорились. Несколько дней Валерий Митрофанович испуганно помалкивал.
Ларька и его друзья держались в стороне и от восторгов и от тревог. Все они, даже Аркашка, вели себя послушно, незаметно. Майклу Смиту где-то удалось раздобыть форму скаутов — баденпауэлловские шляпы, полувоенные рубашки. Аркашка, Гусинский и Катя отказались было от этих нарядов. Ларька их отругал:
— В его дурацких шляпах и пойдем! Пусть думают, что скауты.
В последних числах июня из лагеря исчезли четырнадцать человек — одиннадцать мальчиков и три девочки. Это все были самые верные Ларькины друзья, скрылся и Миша Дудин. Они ничего не знали о том, что в Поволжье и на Урале произошли великие перемены. Но исключительно удачно выбрали момент для бегства. Стремились они, конечно, на запад, домой...
Смит вызвался разыскать и вернуть беглецов.
Долго думали, как быть. Николай Иванович отмалчивался. В глубине души он надеялся, что побег удастся, ребята проберутся к красным... Валерий Митрофанович решительно советовал плюнуть.
— Да, плюнуть! — повторял он. — Неужели вы будете еще их искать, кланяться этим неблагодарным свиньям? Ведь они сбежали к большевикам!
Круки переглянулись, и, повинуясь сигналу своей жены, мистер Крук сказал Смиту:
— Вы знаете обстановку... Ждем вас трое суток. Возьмите лучшую лошадь.
К вечеру на третьи сутки Майкл Смит привел всех беглецов. И тут же стало известно, что наутро лагерь у озера Тургояк спешно сворачивается, все опять едут в Петропавловск. Это вместо возвращения домой!.. В ту ночь никто не спал.
25
Утром в лагере появились листовки. Они были написаны большими печатными буквами, не поймешь, кто писал. Но все осторожно посматривали на Ларьку, потому что листовки призывали: «Даешь Питер!», «Даешь домой!», «Ни шагу назад!», «Все на митинг!» Их было не меньше ста штук.
Одновременно стало известно, что колчаковцы бегут, Красная Армия преследует их по пятам.
Еще до митинга произошло несколько коротких, но кровопролитных стычек. Смит доложил Крукам:
— Ручкин, он же Ларька, поколотил Гольцова. Гмыре, иначе Ростику, досталось от Колчина — Аркашки. Дрались Гусинский, Канатьев и еще несколько человек, даже Миша Дудин. Я называю победителей.
Миссис Крук возмущенно воздела руки:
— Боже мой, что это на них нашло?
— Когда стало известно, что теперь отступают белые, а наступают красные, многие чему-то обрадовались... — Смит пожал плечами. — А Гольцов сказал: «Когда это кончится! Неужели они не могут разобраться, кто сильнее, и выпустить нас отсюда?..» На что Ларька выругался, проскрипел: «Там люди жизнь отдают...» и влепил Гольцову оплеуху. Началась потасовка, вернее, избиение, потому что Гольцов, — пренебрежительно заметил Смит, — оказался неспособным к хорошей драке.
— А Миша Дудин?
— То же самое. Кто-то из мальчиков заныл, что потом побегут красные, так и будут бегать до бесконечности... Ну, Миша ему и врезал.
— Как — врезал?
— Ну, кулаком... У него неплохой удар. Противник был выше на голову, но в драке решает злость.
— Откуда у такого Миши злость? — спросил мистер Крук.
— Можно подумать, что они за большевиков! — усмехнулась миссис Крук.
— Надеюсь, все проще, — сказал Смит и положил перед Круками несколько листовок ребят. — Все крайне огорчены, что опять не попадут домой...
Пока Круки, расстроенные, изучали листовки, Смит осторожно спросил:
— Вам еще не удалось заглянуть в моего Киплинга?
Миссис Крук в гневе стукнула кулаком:
— Что вы пристаете с вашим Киплингом!..
Еще взбудораженные недавним бегством, вынужденным возвращением со Смитом, победными схватками в лагере, Ларька, Гусинский, Аркашка, Катя выступали перед сбежавшимися на берег озера сотнями ребят. Они говорили примерно одно и то же:
— Мы были в каких-нибудь тридцати километрах от фронта! Если бы не Смит, может, сейчас ехали бы домой! Мы слышали, как бьют наши пушки! Белые бегут, как зайцы! А нам — куда бежать? Опять в Петропавловск? За семьсот километров? Зачем? Что мы там не видели? Остаемся здесь! Отсюда — ни шагу! Дождемся своих! Всего день ждать! Ну, два, от силы! И мы — со своими. Они пошлют нас домой!.. Неужели опять откатываться в Сибирь, к белякам? Куда эти американцы нас тащат?
Мысль, что их отделяет от возможности попасть домой такое расстояние, которое вообще-то можно свободно за день пройти пешком, что даже и идти не надо, а надо только сидеть здесь, никуда не двигаться, и Красная Армия придет за ними, — была так неожиданна и так понятна, убедительна, что за нее ухватились все. Невыносимо было даже подумать о том, чтобы снова грузиться в опостылевшие теплушки, чтобы ехать дальше от дома! Дальше от дома, хотя до него можно было ну прямо дотянуться рукой...
И они исступленно, во весь голос, повторяли то, что кричали им Ларька, Аркашка и другие: