Из Питера в Питер
Шрифт:
Уже миновал одиннадцатый день, как их письма ушли домой, в Питер. А ответа все не было. Никакого. Никто не мог сказать, прибыли или нет эти письма в Петроград, получили ли их родители, хоть кто-нибудь... Ничего нельзя было узнать, понять.
Шел дождь со снегом, дули холодные, пронизывающие ветра, и однажды во дворце затопили. Это едва не вызвало бурю, так как пошли разговоры, что раз затопили, значит, им тут зимовать. Зимовать в трех днях пешего пути от Питера! Да они бы дошли и за два дня...
Слонялись с места на место. Ничего не делали, только ловили новости.
Миша Дудин клялся, что позапрошлой ночью видел Смита. К санаторию подошла черная легковая машина, из нее вышли Круки и направились было ко входу, но за ними выскочил Смит, остановил Круков и долго с ними разговаривал. Они пытались уйти, он снова их остановил. В чем-то убеждал... За то, что они разговаривали со Смитом, Миша и на Круков поглядывал с подозрением, впрочем, ребята их редко видели... Мишу била лихорадочная дрожь, когда он рассказывал. Он ненавидел Смита. Даже в гибели Аркашки Миша винил Смита...
Больше никто Смита не видел. Но рассказ Миши произвел впечатление. Миша клялся, прижимая к груди кулаки, что это из-за козней Смита никто не получил до сих пор ответа на свое письмо...
Финны в Халилу были сдержанны, суховаты, молчаливы, но о ребятах заботились. Свое расположение к юным путешественникам и санаторный врач, и сестры, и нянечки выражали в искреннем недоумении:
— Это правда, что вас отсылают в Петроград?
— Конечно, правда! — торопливо улыбались ребята, надеясь, что услышат что-нибудь новенькое.
Финны переглядывались и замолкали, отводя глаза.
Потом одна нянечка, постарше, как-то разворчалась:
— Нехорошо. Даже если вы малолетние преступники, вас нельзя посылать на смерть.
Никто ничего не понял. Миша Дудин удивился:
— Какие же мы преступники?
Нянечка долго не отвечала, жуя губами. Потом, уходя, неодобрительно бросила:
— Лгать не надо. Нехорошо.
Миша даже присвистнул от удивления.
Откуда-то появился русский священник, отыскивал среди ребят верующих, подолгу с ними беседовал. От этих бесед верующие совсем затосковали... Они с ужасом передавали рассказы священника, что по Петрограду и по всей России бродят шайки уголовников, убийц; везде голод, даже едят человечину, и прежде всего детей... Детей чуть не всех съели, и что их ждет, когда они перейдут границу — даже сказать страшно...
— Ну и как? — брезгливо морщился Ларька. — Хотите здесь остаться?
— Нет...
— Хотите к Смиту?
— Нет...
Все нетерпеливее ждали ответа на свои письма. Ждать становилось невыносимо. Ларька и его друзья не знали, что придумать, как действовать. На все требования об отправке домой поступал один ответ: надо ждать, ведутся переговоры, питерские власти все знают...
— Что нас, не хотят домой пускать, что ли? — томился Миша Дудин. — Может, думают, что мы стали буржуи?
24 октября, вечером, Катя дала знак Ларьке, что надо немедленно поговорить. Зная, что где-то рядом Смит плетет свою паутину, они стали осторожнее... Когда шли после ужина, Катя улучила момент и шепнула Ларьке:
— Письма из дома давно пришли... Еще четыре дня назад!
Ее била дрожь, как в лихорадке, лицо потемнело... Ларька невольно споткнулся. Монотонно, не повышая голоса, он спросил:
— Где они?
— У Смита...
Через полчаса в самом большом холле санатория около сотни мальчиков и девочек принялись шумно петь. Пели все революционные песни, какие только знали. К ним поспешило начальство, уговаривать перестать, успокаивать...
В это же время в одной из классных комнат, выставив часовых, собрался штаб красных разведчиков.
— Сведения верные, — доложила Катя. — Мне по секрету сказала миссис Крук. По секрету! Ясно?
Посыпались вопросы:
— Что здесь делает Смит?
— Почему письма у Смита?
Катя сказала:
— Он опять работает в Американском Красном Кресте. И ему доверяют.
— А Крукам не доверяют?
— Не знаю.
— Чего же Смит добивается?
— Не знаю, — ответила Катя. — Он добивается своего...
Тогда решили немедленно поднять всех и потребовать сейчас, вечером, ночью, раздачи писем.
Через несколько минут в почтенном санаторном дворце Халилу творилось что-то невообразимое. Казалось, ему грозит разгром. Узнав, что письма давно получены, а им их не выдают, ребята ринулись к местному начальству, к Крукам, к своим учителям.
Но в какие двери ни толкались, никого не было. Гусинский и Канатьев обнаружили, что все руководство и педагоги собрались в неурочное время в кабинете главного врача санатория... Не раздумывая, Ларька распахнул дверь. За ним в эту строго обставленную комнату ввалились все, кто только мог втиснуться.
Первый, кого увидел Ларька, был Смит. Он стоял за столом главного врача. Похоже, и правда Смит здесь командовал...
Какое-то время ни Смит, ни Ларька, ни Круки не могли произнести ни слова. Может, они что-то и говорили, но их никто не слышал. Все кричали:
— Письма! Отдайте письма!
Когда крики немного поутихли, Катя шагнула к Смиту, сжимая кулаки:
— Послушайте! Неужели вам не стыдно?
Смит был очень сердит, едва сдерживался.
— Тот, кто мечтает попасть в свой красный рай, немедленно отправится спать, — отчеканил он. — Письма я думал раздать завтра утром. Теперь вы получите их только послезавтра, и то если будет идеальный порядок... — К удивлению Ларьки, Гусинского, Кати и других членов штаба, стало очень тихо... Смит, поглядывая то на Ларьку, то на Катю, удовлетворенно добавил: — Кстати, многие горланили зря. Письма пришли не всем.
И сразу что-то сломалось. Вместо поднявшего всех возмущения, гнева начались слезы, просьбы... Тося и так и этак пританцовывала около Смита, заглядывала ему по-лисьи в глаза, умоляла вполголоса:
— Мистер Смит, а мне? Может, мне можно сегодня?
Со всех сторон канючили:
— Скажите только, мне есть письмо?.. Или нет?
Пытались хватать Смита руками:
— Ну что вам стоит!.. Пожалуйста!..
— Если через десять минут, — отчеканил Смит, — хоть один из вас не будет в постели, я задержу письма еще на двое суток...