Из Питера в Питер
Шрифт:
Ребята боялись радоваться. И еще каждый день вспоминали Аркашку, почему-то его очень не хватало.
Катя предложила придумать заповеди красных разведчиков:
— В память Аркашки...
— Заповеди — нехорошо, — качнул головой Ларька, — тянет на религию.
— Ну, заветы.
— Лучше клятвы, — грустно сказал Миша Дудин. — Чтоб звучали красиво. Как Аркашка говорил... Может, если б Аркашка не погиб, нас бы до сих пор там держали...
Они сидели на верхней палубе тесным кружком. Было прохладно; чувствовалась осень. С утра шел мелкий дождь, и сейчас небо везде было серое,
Прошел Володя Гольцов. Еще с памятного бунта во Владивостоке, когда он, не желая стать американским разведчиком, вместе с ребятами кровью писал «Даешь домой!» — и выбросил все американские подарки, и голодал, он не то ревновал к Ларьке, не то присматривался к нему. Из-за Кати Володя упорно цеплялся за свою иронию и пытался говорить свысока...
— Надо прежде всего дать определение, — заговорил он, приподнимая брови. — Кто это — красные разведчики? Или, если хотите, что это такое?
— Это смесь огня с железом, — тотчас ответил Миша. — Так говорил Аркашка...
— Почему огня с железом? — Брови у Володи поползли еще выше.
— Красный разведчик крепок, как железо, — отрезал Ларька.
— Ярок и отчетлив, как пылающий в темноте огонь, — тихо сказала Катя.
— Точно! — обрадовался Миша. — Аркашка так бы и сказал!
— Тогда надо записывать, — нахмурился Володя. Ему не хотелось, чтобы его оттерли из компании. — Сначала начерно, потом отшлифуем...
Он сбегал и принес свой последний блокнот, который тащил из Петрограда, потому что блокнот был роскошный, с вытесненным изображением Эйфелевой башни, подарок матери из Парижа... Катя улыбнулась такой щедрости, но Володя уже деловито записывал, требуя, чтобы ему повторили насчет огня и железа...
Около них собиралось все больше ребят, всем хотелось придумать заветы или клятвы красных разведчиков, как их придумал бы Аркашка.
— Надо насчет смелости, — подсказал Миша. — Смелости и опасностей!
— Красные разведчики побеждают опасности смелостью и опытом, — предложил Гусинский.
— Какой у нас опыт? — удивился Боб Канатьев.
— Ну, кой-какой опыт у нас есть, — быстро пожал плечами Миша, и все с ним согласились.
— Опасности — смелостью и опытом, затруднения — умом, а зло — добром, — вставила Катя.
Долго спорили насчет того, можно ли зло побеждать добром, пока Ларька не сказал, глядя на Катю:
— Добрый удар шашкой по злу — это ведь тоже добро!
Катя не стала возражать.
— Красный разведчик сознательно настойчив, — тотчас придумал Гусинский, — но не безрассудно упрям.
— Он решителен в действиях, — подхватил Володя, — в речах и спорах невозмутим.
Мише это не очень понравилось, главным образом потому, что Аркашка так бы не сказал...
— Никогда он не был невозмутим, — вздохнул Миша. — И это очень хорошо. Он говорил: воля — стальная пружина...
— Давай, — кивнул Ларька. — Воля красного разведчика — стальная пружина, готовая к напряжению и действию...
Так они посреди Атлантического океана вспоминали своего дорогого Аркашку, сочиняя заветы красных разведчиков, которые потом стали первыми заветами юных пионеров Петрограда...
Казалось, что
Только войдя в Северное море, корабль стал двигаться осторожнее. Ребята узнали, что тут еще полно мин от мировой войны; особенно опасны — блуждающие мины... Несколько раз, уже в Балтийском море, где пароходы шли строго по разминированным проходам, возникала тревога, но, к счастью, она всякий раз оказывалась ложной.
«Асакадзе-мару» вошел в финский порт Койвисто накануне подписания мирного договора между РСФСР и Финляндией. Договор был подписан 14 октября 1920 года. Но у власти в Финляндии стояли злобные реакционеры, ненавидевшие Советскую Россию. Они приютили разгромленных белогвардейцев. К ним отовсюду слетались враги Советов. И это не замедлило сказаться на судьбе наших ребят.
Койвисто был уютным приморским городком, но уж очень маленьким. «Асакадзе-мару» выглядел в нем великаном. И все-таки этот чистенький строгий порт казался почти родным, потому что до Питера оставалось сто верст... Всего сто верст! Миша Дудин уверял, что если ему позволят взобраться на трубу «Асакадзе-мару», он увидит Петроград...
В Койвисто негде было расселить восемьсот детей и весь обслуживающий персонал. С правительством Финляндии имелась договоренность, что детей отвезут в пустующие здания санаториев в Халилу, где до революции лечилась петербургская знать...
Нетерпение жгло ребят. Они просили позволить им пройти сто верст до Петербурга пешком. Круки больше помалкивали. Почему-то, едва колония выгрузилась в Койвисто, они словно отошли в сторону...
Ребята попрощались с «Асакадзе-мару», по секрету подарили всем матросам, кто хотел, красные ленточки на память. Когда же большой, знакомый корабль ушел, словно еще раз осиротели...
Из Койвисто их повезли до железнодорожной станции Куолемаярви. Станция была тоже аккуратная, чистенькая, но словно игрушечная. От самой станции шла шоссейная лесная дорога. Ни заросли шиповника, ни великолепие корабельных сосен, ни терпкий и сладкий запах смолы, ни высокое и нежное бледно-голубое небо, ни великолепие четырехэтажного дворца — санатория в Халилу, где ребят поселили, — не привлекали их внимания. Всех горько разочаровало то, что за время этой короткой поездки по Финляндии они ни на шаг не приблизились к Петрограду: до него так и оставалось сто верст. Вопреки разуму, эти версты начинали казаться загадочно длинными...
В Халилу ребятам предложили написать письма родителям. Они с радостью написали. Письма были отправлены, правда, не сразу. И тут стало известно, что белогвардейское правительство Финляндии собирается задержать ребят, пока не убедится, что родители детей живы и способны обеспечить надлежащий уход и воспитание.
— Надлежащий! — с натугой улыбался Ларька. — Уход!
— И воспитание! — поднимал палец Володя.
Его ирония сейчас помогала. Из последних сил Ларька удерживал ребят от бунта. Дни шли, в Питер их не отправляли. Где-то в тяжелом тумане замаячила фигура Смита. А скоро выяснилось, что он здесь, в Финляндии, и, похоже, он, а не Круки, будет решать, куда и как передавать ребят...