Из Питера в Питер
Шрифт:
Больше всего на свете Ростику и его дружкам хотелось жить так роскошно. Они и не воровали, держались только потому, что боялись попасться, а тогда ни за что тут не останешься, выгонят, придется переть домой.
Возвращаясь с концертов, они старались не торопиться, отставали, слонялись по улицам, глазели на витрины, восклицали с завистью:
— Вот это жизнь, мужики!
— Да уж житуха что надо...
— Ты бы хотел так жить?
— А кто бы не хотел?
— Да, жили бы мы здесь — ходили бы ручки в брючки, как заправские мистеры, и делали свой бизнес...
Однажды бежавший мимо торопливый репортер нью-йоркской «Трибюн» остановился, прислушался и, вытащив одной рукой записную книжку, другой ухватил Ростика.
— А как же сейчас, на концерте, вы просились домой? — спросил он, явно заинтересованный.
— Кто просился? Я? Мы? — зашумели Ростик и его гоп-компания, с горем пополам переходя на английский. — Ни боже мой! Что мы, дурные?..
— Мистер редактор, — сказал Ростик, приосанившись, — моя фамилия Гмыря, мои родители — коммерсанты... — Тут Ростик не очень и соврал — его отец и мать держали мясной ларек на одном из питерских рынков. — Мы все из приличных семейств, не какие-нибудь... Если хотите иметь самую жуткую правду о кровавых злодействах большевиков, мы вам все скажем. То, что мы видели и знаем, никто не знает. Только торопитесь, мистер... Это строго между нами. — Ростик задышал в волосатое ухо репортера. — Сюда, в Америку, уже засланы кровавые разведчики, самая страшная сила большевиков. Они нас всех поработили...
Репортер потребовал подробностей. Ростик готов был выдать любые подробности, но не даром же.
— За доллары, — с жадностью зашелестела гопкомпания.
— Заткнитесь, — потребовал Ростик, — какие доллары? Мистер редактор может подумать, что вы и правда такие жадные... Вы что, забыли, что мы идейные борцы? Нам бы только отстоять идею. Не подпускайте только к нам кровавых разведчиков, и пусть нас навсегда оставят в Америке. Мы тоже хотим жить как люди...
Они скрыли от всех свою беседу с репортером. Но многие заметили, как Ростик и его друзья торжествующе переглядываются, пересмеиваются и посматривают на всех сверху вниз. Миша Дудин давно забыл, что когда-то получал от Ростика подзатыльники, но тут снова отведал это угощение.
— Ламца-дрица! — веселился Ростик. — Четыре сбоку, ваших нет! Жизнь идет?
— Ты чего?
— Интересуюсь жизнью! Скажи мне по секрету, как друг, — он неожиданно обнял Мишу за плечи, — а Ларька или там Аркашка, как они, понимают жизнь?
— Тебе-то что?
— Ничего они не понимают! Им хана! Можешь так и передать...
И, еще раз щелкнув по круглой Мишиной голове, Ростик и его дружки победоносно прошествовали дальше.
Никто не понимал, что с ними такое делается. Да и мало кто интересовался. Ларька спросил:
— Чего сперли?
Но был облит презрением...
Вскоре в газетах появились заметки о том, что русским детям Соединенные Штаты нравятся куда больше их разоренной родины, что они мечтают здесь остаться и торопиться с отсылкой детей к большевикам было бы преступлением... Упоминалось и о таинственных кровавых разведчиках...
Полностью были названы в газетах фамилии Ростика и его дружков — всего одиннадцать человек. Никто им не позавидовал.
С первыми газетами примчалась в лагерь миссис Крук. Ларька встретил ее и просил с Ростиком в объяснения не вступать. С ним и его компанией не разговаривал никто. Проходили мимо, будто их вовсе не было.
— Нам чихать, — хихикал Ростик.
Миссис Крук увезла письмо, на котором стояли подписи не одиннадцати, а сотен человек. Письмо требовало: даешь домой!
Его не напечатала ни одна газета.
Ларька велел:
— Ростика чтобы никто пальцем не тронул!
Гусинский строго добавил:
— Могут быть провокации.
Хотя на концертах их приветствовали овациями и возмущались, почему русских детей не пускают домой, хотя коммунисты во всем мире требовали: «Руки прочь от детей революции!» — казалось, Питер опять отодвинулся. И ближе стал Бордо...
Ночью Ростика и его приятелей кто-то все-таки оглупил. Глухой голос мрачно произнес над ними:
— Предателям — смерть.
Ростик пожаловаться не решился. Ему досталось больше других. На следующий день солдат-инструктор кое-что узнал о происшествии, и тот самый репортер, который первым написал о Ростике, жертве революции, торопливо строчил, предвкушая повышенный гонорар, о том, что полиция спит, а большевики проникли уже на порог Нью-Йорка, на остров в Гудзоновом заливе, где безнаказанно и безжалостно расправляются с детьми, полюбившими Америку...
— Неужели кто-нибудь верит такой белиберде? — поражались ребята.
И на каждом шагу убеждались, что многие американцы верят.
Солдат-негр, с которым подружился Аркашка, обычно делился новостями, но сейчас солдату самому не терпелось узнать, как большевики сумели проникнуть на их островок... Он только что сменился с караула и опасался, не в его ли дежурство это случилось. Аркашка поглядел на солдата и покачал добродушно головой. Его забавляла наивность этого взрослого парня в форме и с винтовкой.
— А какие они, большевики? — спросил Аркашка.
— Откуда я знаю? Я их не видел!
— Не знаешь, а говоришь, — влез Миша Дудин.
Аркашка усмехнулся:
— Что ж бы ты сделал, если б увидел настоящего большевика?
Солдат подхватил винтовку и прицелился, жмурясь:
— Бах! Убил бы!
— Ну да! — отмахнулся Миша. — Убил один такой.
— За что? — спросил Аркашка.
— Как — за что? За то, что большевик!
— Ты же их не видел.
— Не видел.
— Так как бы узнал?
Солдат, у которого винтовка стояла теперь на боевом взводе, растерянно опустил ее к ноге. Впрочем, он помнил, что винтовка не заряжена, хотя его совсем сбили с толку эти мальчишки.
— Ага! — зашумел Миша. — Они невидимки! Нипочем не узнать! Где тебе!
— Ладно, я помогу, — сказал Аркашка.
— Вот хорошо! Помоги мне!
— Сейчас я тебе покажу настоящего большевика.
Солдат задергал головой, испуганно оглядываясь по сторонам:
— Может, не надо? Почему — мне? Я что, тебя просил?