Из Питера в Питер
Шрифт:
— А почему она не улыбается? — спросил Миша Дудин.
Каменная женщина выглядела очень сильной, но ее неподвижное лицо было грустным. И невиданной мощи Нью-Йорк, который возвышался над океаном, закрывал горизонт, подпирал небо, тоже не улыбался.
Нью-Йорк не походил ни на один русский город. Он не был похож даже на Сан-Франциско. Казалось, это и не город вовсе и живут тут не люди, а кто-то другой. Смотреть на него было страшновато и заманчиво...
Все виднее становился чудовищный город. Его здания упирались в серое небо, оно старалось убежать, а здания вытягивались
Когда стемнело, вспыхнули до горизонта пожары белых и цветных огней. Они подмигивали, бешено вертелись, рассыпались искрами, гасли и вспыхивали, добираясь до самой Луны и проваливаясь в черноту океана. Но сколько они ни приплясывали и ни кривлялись, все равно было очень тихо, и веселился только Ростик и его компания. А колония молчала.
«Асакадзе-мару» провел ночь на дальнем рейде; никто с корабля не сошел. Это была самая тихая, задумчивая и грустная ночь, полная невысказанных надежд...
Тося, прижимаясь к Кате, спрашивала:
— А сколько от Нью-Йорка до Петрограда?
— Восемь тысяч верст.
— А сколько мы уже проехали?
— Считай: от Петрограда до Владивостока пусть будет девять тысяч верст. Он Владивостока до Сан-Франциско — восемь тысяч. От Сан-Франциско до Панамского канала — почти шесть тысяч. И от канала до Нью-Йорка больше трех...
— Девять, восемь, шесть и три... Двадцать шесть тысяч!
— Видишь! А осталось — только восемь.
— Столько же, сколько от Владивостока до Сан-Франциско? Значит, двадцать дней! Сегодня двадцать шестое августа. Шестнадцатого или семнадцатого сентября будем дома!
— Ты, что же, не хочешь посмотреть Нью-Йорк?
Тося поежилась:
— Нет, надо, конечно, побывать. Представляешь, приедем домой... Совершили кругосветное путешествие! Ходили по Нью-Йорку... Все знакомые девчонки лопнут от зависти! А мальчишки... Нет, ты представляешь? Скорей бы, честное слово... Ты что? — Тосе показалось, что Катя сникла и вроде бы похолодела...
— Если они живы, — тихо сказала Катя.
— Кто?
— Девчонки. Мальчишки. Мама... Все наши.
— Ну, это ты брось!
— Все равно я сразу уеду на фронт...
— Да ты что? Надо же отдохнуть!
— Мы третий год отдыхаем.
— Ничего себе отдых! — возмутилась Тося. — Мы окончили гимназию, надо и о себе подумать. Ну что же, что я медсестра? А я крови боюсь. Ну и что, что революция? Ведь мы еще не жили! А так хочется пожить!..
— Да, — согласилась Катя. — Хочется жить. Очень.
Она понимала, что они с Тосей думают совсем о разных вещах, о разной жизни. И ей стало неловко, потому что ее, Катина, будущая жизнь, до последней минутки отданная людям, представлялась ей настолько заманчивой, великолепной, настолько выше Тосиного «пожить», что это было даже как-то нехорошо, несправедливо... Катя пригладила пышные Тосины волосы и нежно ее поцеловала.
— Ты что? — удивилась Тося, зная, до чего Катя не любит нежничать.
— Пусть тебе будет хорошо, — вздохнула Катя.
— А что? Вот увидишь! Мне обязательно будет хорошо!
А в другой части твиндека Миша Дудин никак не мог уснуть, вертелся и вздыхал, вспоминая письмо, которое он когда-то написал главным американским буржуям...
Письмо, конечно, дошло. Что теперь делать? Он ясно видел того здоровенного шерифа, непременного участника всех американских фильмов, который с лязгом захлопнет на Мишиных руках металлические наручники... И у них еще есть электрический стул! Миша невольно привстал и увидел, что с соседней койки за ним с любопытством наблюдает Аркашка, а еще дальше — Ларька... Через минуту все узнали об опрометчивом послании Миши, и хохот, неожиданно разбудивший едва не всех мальчишек, показался Мише ужасно обидным.
— Конечно, — забормотал он, — вам что... Вы поедете домой, а мне тут пропадать...
Утром выяснилось, что в Нью-Йорк их сразу не пустят, а поселят на пустынном острове, как робинзонов.
— Опять про робинзонов, — вспомнил Миша Смита.
Раньше на этом острове жили американские солдаты, от них остались казармы, кухни, плацы, спортивный городок...
— Лучше оставаться на «Асакадзе-мару», — агитировал Миша. — Может, скорей поедем в Петроград...
Круки пригласили к себе Ларьку, Катю и Аркашку. Миссис Крук, хмурясь, заявила:
— Многие дети считают, что чуть ли не завтра «Асакадзе-мару» пойдет в Петроград.
— А он не пойдет, — не то спросил, не то констатировал Ларька.
— Капитану нужна неделя, чтобы подготовиться к этому переходу!
— О, неделя? — обрадовался Аркашка. — Это мы переживем.
— Полагаю, никто не собирается умирать! — Миссис Крук говорила еще более отрывисто и резко, чем обычно, явно сердилась. — Хуже, что капитан не знает, куда ему плыть! И мы не знаем!
Катя, Ларька и Аркашка переглянулись.
— Как — куда? — спросили они, перебивая друг друга. — В Петроград...
— Петроград — это Советская Россия! — пристукнула кулаком миссис Крук. — «Асакадзе-мару» — японский пароход! И находится в американском порту! А ни Япония, ни Америка не признают Советскую Россию!
— Не признают? — удивился Ларька. — Как это — не признают? Она же есть! Может, они не признают, что и Петроград есть, не могут найти к нему дорогу?
Круки, все больше сердись, объяснили ребятам, что такое дипломатическое признание и как это важно. При этом миссис Крук презрительно морщилась, пожимала плечами и, наконец не выдержав, стала в открытую поносить дипломатов, всяких государственных чиновников, дурацкие выдумки о признании, непризнании... Мистер Крук, подскакивая на стуле от ужаса, пытался ее удержать от наиболее красочных выражений.
Но как ни удивлялись ребята, как ни негодовали Круки, выходило, что «Асакадзе-мару» может направиться только в Эстонию, единственную страну, которая признала РСФСР...
— А есть там какой-нибудь порт? — спросил Ларька.
— Мы пытаемся это выяснить, — рявкнула миссис Крук.
— Может, лучше встретиться с товарищем Мартенсом?... — нерешительно предложила Катя. — Ведь он здесь, в Нью-Йорке, от Советской России...
— Наверно, это было бы правильно, — грустно сказал мистер Крук. — Но мы этого не можем...