Из Питера в Питер
Шрифт:
— Вот и вся ваша революция! — заржал боцман и, размахнувшись, сильной рукой швырнул тяжелый пакет с. кормы в море.
— Ларька!.. — только и успела жалобно крикнуть Катя.
Но крикнула уже вслед ему. Ларька прыгнул с высокого борта в море, следом за знаменем...
Это случилось на тринадцатый день плавания, за неделю до того, как «Асакадзе-мару» должен был прибыть на рейд Сан-Франциско.
Погода менялась, усилился ветер, барометр предвещал шторм. Между волнами шныряли качурки; от их печальных, жалобных криков, доносившихся до сухогруза, темнели лица тех матросов, Кто был суеверней: по всем матросским преданиям, эти птицы предвещали беду...
На палубе «Асакадзе-мару» молчали. Начавшееся волнение ухудшило видимость. Волны словно передрались и в запале плевались пеной. Все же Ларьку увидели раньше с палубы. Он вынырнул и снова ушел под воду... Тонул, а шлюпка была еще далеко! Но когда шлюпка, медленно и тяжело переваливаясь с волны на волну, приблизилась вплотную, Ларька снова показался на воде. Он отфыркнулся, высморкался и ухмыльнулся навстречу матросам. Вода вокруг него была красной, но это видели только со шлюпки. К счастью, покраснела она не от крови, а от мельчайших веслоногих рачков, которых тут оказалось засилье.
Ларьку благополучно доставили на борт. К общей радости, Торигаи-сан не сердился, больше того, он похлопал Ларьку по плечу и сообщил, что такая преданность своему флагу достойна уважения. Жаль, что флаг погиб. Смит предложил было на всякий случай обыскать Ларьку, но встретил молчаливое осуждение. Миссис Крук увела Ларьку в ту же каюту, где томились Аркашка и Миша Дудин. Велев Ларьке немедленно переодеться во все сухое, она оставила их одних. Ни Аркашка, ни Миша о Ларькином приключении ничего не знали.
— Тю! — весело удивился Миша, дотрагиваясь до Ларькиных штанов, с которых текла вода. — Из какой кишки тебя поливали?
Рядом с Аркашкой и он чувствовал себя героем. Ведь они подняли на корабле красный флаг. Их посадили в тюрьму! Аркашка — вот настоящий парень!
Ларька не пожелал ничего рассказывать. Почему-то он был не только молчалив, но и застенчив. Штаны, правда, стащил быстро и с облегчением надел сухие, но с рубашкой, тоже мокрой насквозь, возился куда дольше, хоронясь за дверцей шкафа...
Аркашка, яростно жестикулируя, удивлялся темноте японских матросов, которые не воспользовались такой возможностью пойти за красным флагом и захватить корабль.
— Ты представляешь? — лез он к Ларьке. — Корабль наш! Первый красный корабль в Великом, или Тихом, океане...
Но Ларька тщательно складывал свое мокрое белье, не позволяя к нему притронуться. Аркашка запнулся: он начал что-то понимать.....
— А где теперь наше знамя? — выговорил он тихо.
— Они швырнули его в океан, — нехотя усмехнулся Ларька. — В этот... Великий, или Тихий...
— Ты нырнул за ним?
— Нырнул.
— Ну и что?
Ларька неопределенно пожал плечами. Миша пододвинулся к нему ближе и недоверчиво заглянул в глаза:
— Постой, постой... Как же ты прыгнул?
— Так и прыгнул.
— С самого борта?
— С самого...
— Ух ты! Как же ты смог?
Ларька собрал бельишко и пошел его сушить... Миша смотрел ему вслед, и на лице его все ярче проступала улыбка ошеломления, восторга...
— Вот это да! — шептал он, не глядя на Аркашку. — Жаль, меня там не было. Я бы за ним тоже прыгнул, за Ларькой...
Аркашка не выдержал и дал ему затрещину. Миша отодвинулся подальше и сказал укоризненно:
— А Ларька меня нипочем не бьет.
В редкие иллюминаторы все тяжелее стучались волны. Взлетали вихри пены, как седые волосы. Между ними мелькали черные провалы, словно заглядывали в иллюминатор чьи-то глаза. Надвигался шторм, палубу велено было покинуть всем, кроме матросов. Спустившись вниз, ребята храбрились, делали вид, что не думают о шторме, рассказывали, что видели альбатроса.
— Чего? — не поверил Аркашка.
— Альбатроса! Настоящего! — похвалился Боб Канатьев. — Взмахнет белыми крыльями, так метра в три!
— Больше, — кивнул Володя.
Аркашка совсем поник: мечтал увидеть альбатроса, так нет, и тут нет удачи...
— А знаешь, почему он радуется буре? — иронически поднял бровь Гусинский.
Аркашка хмуро и пристально глядел на него, ожидая нового удара по красивой мечте. И удар безжалостно последовал.
— Только потому, что шторм выбрасывает на поверхность рыбью мелочь, рачков, всякие отбросы с кораблей, и альбатрос радуется этой падали. Есть что пожрать! Он, мятежный, ищет бури от ненасытного аппетита...
Какая пошлость! Аркашка постарался сначала уединиться, а ночью, когда никто не спал, сумел пробраться на палубу... Все, что он слышал раньше, — страшный рев толпы на владивостокской пристани, артиллерийские залпы и трескотню пулеметов, грохот поезда по мосту — было всего лишь шепотом перед тем ужасным, космическим грохотом, который он услышал теперь. Удары ветра походили на взрывы. Нечего было и думать идти или даже ползти по палубе... Ветер тотчас сдул бы Аркашку в океан, как перышко, и никто бы этого не заметил.
Ночь стояла лунная, все, что видел Аркашка на палубе, блестело от черной воды. Десятиметровые волны свирепо лезли со всех сторон на сухогруз, прорываясь в него, как в крепость. Зловещие желто-зеленые тучи пытались закрыть луну... Аркашка лежал плашмя, держась за какие-то металлические опоры, вделанные в палубу. Палуба кренилась, он судорожно хватался за мокрые стойки, но сквозь пришибленность, беспомощность все острее накатывался восторг... Вот она, буря! Морской ураган! И он, Аркашка, тут, один на один! Все жмутся внизу, и Ларька там, слабо схватиться со штормом... А он — не боится. Пусть ревет ураган, пусть грохочет на все голоса, ничего он не сделает ни этим металлическим стойкам, ни твердой, хоть и мокрой палубе, ни тем более ему, Аркашке! У него вырвался смешок, но он его не услышал. Аркашка что-то крикнул, и снова голос потерялся в грохоте бури. Тогда он заорал что было сил: