Из праха восставшие
Шрифт:
То, что она кричала дальше, а также то, что балаболили кузены, отталкивая друг друга от ее языка, и то, что говорили члены Семьи, забегавшие по двору как ошпаренные, потерялось в треске и грохоте рухнувшего сарая.
Капризный октябрьский ветер то задувал в окно чердака, то наваливался на стены, кружил и разносил по округе быстро стынувший пепел.
– Мне кажется, – сказал отец.
– Не кажется, а так и есть, – сказала Сеси, не открывая глаз.
– Этих кузенов, – продолжил отец, – нужно куда-нибудь пристроить. Найти им какое-нибудь временное прибежище до той поры, пока мы что-нибудь не сообразим насчет новых тел.
– И лучше бы побыстрей, – сказали изо рта Сеси четыре голоса, низкий, высокий и два посередке.
– В нашей семье должен быть хоть кто-нибудь с небольшим свободным помещением, ну скажем, на задах мозжечка, – сказал в темноту отец. – Добровольцы, вперед!
Серия глубоких вздохов. Тишина. И тут…
– Я выдвигаю кандидатуру достойнейшего из достойных, старейшего из старейших и прошу вас ее поддержать, – прошелестела Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка.
Все головы дружно повернулись к дальнему, затянутому паутиной углу, где стоял, привалившись к стене, их древний Нильский Прадедушка, очень похожий на сухой, осыпавшийся сноп четырехтысячелетней пшеницы.
– Нет! – сухо прохрипел Пра-Пра-Пращур.
– Да! – Прабабушка снова прикрыла глаза и скрестила хрупкие, как тростинки, руки на стянутой пеленальным полотном груди. – Ты не можешь пожаловаться на нехватку времени.
– И еще раз нет! – прохрипел замогильный сноп.
– Это, – строго прошелестела Прабабушка, – наша Семья, прекрасная в своей необычности. Мы бродим по ночам, летаем вместе с ветрами и странствуем с грозами, мы творим чудеса, живем тысячелетиями – или даже вечно, кто как. В общем и целом мы – Семья, на которую можно опереться, к которой можно обратиться за поддержкой в те минуты, когда…
– Нет, нет и нет!
– Молчи. – Левый глаз, огромный, как Звезда Индии, распахнулся, яростно вспыхнул, потускнел и угас. – Начнем с того, что это просто неприлично, когда четверо не слишком воспитанных молодых людей буянят в голове юной девушки. А вот ты, ты мог бы научить их очень многому. Ты стал зрелым мужчиной за много веков до того, как Наполеон прогулялся туда-обратно по России или Бен Франклин умер от оспы. Этим молодым людям было бы очень полезно пожить какое-то время в твоем черепе, поучились бы хоть хорошим манерам. Ты же не станешь этого отрицать?
Престарелый Пращур с Белого и Голубого Нила обреченно пошуршал своими погребальными колосьями.
– Значит, решено, – сказала черная хрупкая скорлупа, бывшая когда-то фараоновой дочерью. – Дети, вы слышали?
– Слышали! – нестройно гаркнули изо рта Сеси истомившиеся ожиданием кузены.
– Двигайтесь, – скомандовала четырехтысячелетняя мумия.
– Сей секунд! – гаркнула непутевая четверка.
А так как не было никаких указаний, какой из духов должен перебираться первым, возникла краткая неразбериха, призрачная субстанция не потекла ровной струей, а бурно, взбалмошно взвихрилась.
Древнее лицо Пращура ожило четырьмя различными выражениями, четыре землетрясения сотрясли его хрупкий остов. Четыре улыбки разыгрывали гаммы на пожелтевших клавишах его зубов. Прежде чем Старейший в Семье сумел что-либо возразить, четыре невидимые силы уже тащили его – четырьмя походками, с четырьмя разными скоростями – вниз по лестнице, к выходу из дома, через лужайку и по заброшенной железнодорожной колее к видневшемуся на горизонте городу, в его пшеничном горле клокотал многоголосый хохот.
Спустившееся на веранду семейство молча наблюдало за одинокой фигурой, совершающей групповую прогулку.
А наверху, на чердаке, Сеси спала с открытым ртом, чтобы освободиться от последних отзвуков многоголосого крика.
На следующий день, ровно в полдень, у железнодорожной платформы остановился, тяжело пыхтя и отдуваясь, длинный тускло-синий поезд. Заждавшаяся этого Семья не столько провела, сколько втащила Прадедушку в вагон, оглушительно вонявший краской и пыльным плюшем сидений. Древний фараон ковылял, плотно зажмурив глаза, и всю дорогу сыпал ругательствами на десятках разных языков, среди которых были не только мертвые, но и вовсе не известные науке. Семья и ухом не вела.
Они втиснули старика на сиденье, словно связку кукурузных стеблей, натянули ему на голову шляпу, как новую крышу на ветхий сарай, и обратились к его зажмуренному, сморщенному лицу:
– Дедушка, постарайся сидеть прямо, не падать. Дедушка! Ты здесь или не здесь? Посторонитесь, ребята, дайте старшему слово.
– Здесь. – Иссохшие губы скривились и невесело присвистнули. – И безвинно мучаюсь их бедами, страдаю за их грехи. Проклятье, проклятье и трижды проклятье.
– Нет! Вранье! Мы ничего такого не делали! – посыпалось сперва из одного, потом из другого угла пергаментного рта. – Прекратите!
– Молчать! – Отец ухватил старика за подбородок и крепко встряхнул. – К востоку от Октября [7] в штате Миссури есть городок Соджорн [8] . Ехать всего ничего. Там у нас есть родные. Дядюшки, тетушки, кто с детьми, кто без. Так как сознание Сеси может удаляться от нее не больше чем на несколько миль, тебе будет нужно самому доставить наших буйнонервных кузенов до места и рассовать их по родственным черепам.
7
Скорее всего, Октябрь – это Октаун, маленький городок в Иллинойсе.
8
Sojourn (англ.) – временное пребывание.
– Ну а если, – добавил он, – этих придурков никто не возьмет, привези их назад живыми.
– До свидания! – четырехголосо проорал сноп древнеегипетской пшеницы.
– До свидания, Дедушка, Питер, Вильям, Филип, Джек!
– Меня-то не забывайте! – обиделся юный женский голос.
– Сеси! – хором крикнула Семья. – До свидания! Приятной поездки!
Паровоз засвистел и тронул поезд с места.
Поезд въехал на поворот. Нильский Пращур накренился и негромко скрипнул.