Из праха восставшие
Шрифт:
– Да-а, – прошептал Питер. – Вот так вот.
– Да, – согласился Вильям. – Вот так вот.
Локомотив дал свисток.
– Устал я, – сказал Джек.
– Ты устал, – проскрипел Пращур.
– Душно здесь, – сказал Филип.
– Еще бы! Этому старику четыре тысячи лет, если не больше. Верно, старый? Твой череп – ну чисто склеп.
– Прекратите! – Старик с ненавистью стукнул себя по лбу. В его голове словно заметались перепуганные птицы. – Прекратите!
– Да что вы так, успокойтесь, – прошептала Сеси. – Я хорошо выспалась и, пожалуй, составлю вам компанию на часть этого путешествия, чтобы показать вам, Дедушка, как следует обращаться с шакалами и крокодилами, которых посадили на время в вашу клетку.
– Шакалы! Крокодилы! – возмутились Питер, Вильям, Филип и Джек.
– Молчать! – скомандовала Сеси, утрамбовывая их, как табак в старой, давно не чищенной трубке. Ее тело осталось далеко позади, в египетских барханах, а свободное от плоти сознание кружило над кузенами, сдерживая их, околдовывая, смиряя. – Вы лучше посмотрите, как тут интересно.
Кузены смолкли и посмотрели.
И действительно, место, где они находились, напоминало полутемный склеп, битком набитый останками прошлого: кипы, пакеты и связки давних воспоминаний, их радужные крылышки то аккуратно сложены, то кое-как скомканы, а еще какие-то призрачные фигуры, ворохи теней. То тут, то там сияло какое-нибудь особо яркое воспоминание, словно выхваченное из полумрака лучом янтарного света – золотая минута, солнечный полдень. А еще – запах старой кожаной мебели и паленых волос и едва ощутимая вонь мочи от желтушных камней, о которые то и дело ударялись их локти.
– Смотрите! – хором забормотали кузены. – Да, конечно! Да!
Теперь они потихоньку вглядывались сквозь мутные, густо припорошенные пылью стекла Пра-Пра-Прадедовых глаз, таращились на огромную голову исполинской железной змеи, уносившей их неведомо куда, на зеленый с коричневым осенний мир, струившийся мимо их купе, словно мимо дома с затянутым паутиной окном. Они уже знали по прошлому опыту, что говорить ртом старика – все равно что раскачивать свинцовый язык заросшего ржавчиной колокола. Его уши работали как плохо настроенный радиоприемник, звуки внешнего мира едва пробивались в них сквозь треск и завывание помех.
– И все-таки, – сказал Питер, – это уже лучше, чем совсем без тела.
Поезд с грохотом влетел на мост.
– Я, пожалуй, ознакомлюсь с обстановкой, – сказал Питер.
Старик почувствовал, что его тело шевельнулось.
– Прекрати! Успокойся! – крикнул он и крепко зажмурился.
– Открой их! Давай посмотрим!
Его глазные яблоки крутились из стороны в сторону.
– Ой, какая девочка идет! Ну, быстренько!
– Самая прекрасная девушка в мире!
Соблазн был неодолим, и древний сноп чуть приоткрыл левый глаз.
– Ого! – сказали все разом. – Ведь и правда!
Девушка, хорошенькая и соблазнительная, как самый лучший приз, какой только можно выиграть на ярмарке, сшибая мячиком молочные бутылки, плавно раскачивалась в такт толчкам поезда.
– Нет! – Старик испуганно зажмурился.
– Открывай! Пошире!
Его глаза крутились, как вентиляторы.
– Отстаньте! – заорал он в отчаянии. – Прекратите!
Девушка качнулась сильнее, словно готовая упасть на всю их компанию.
– Прекратите! – крикнул запредельно ветхий старик. – Мы тут не одни, с нами Сеси, воплощенная невинность!
– Невинность! – заржали четыре кузена.
– Дедушка, – вздохнула Сеси, – со всеми этими моими путешествиями, ночными прогулками я не то чтобы слишком…
– Невинна, – гаркнули хором кузены.
– Но послушайте! – возмутился Пращур.
– Это вы послушайте, – прошептала Сеси. – Сотнями летних ночей я просачивалась в окна сотен спален. Я лежала на прохладных белоснежных простынях и купалась раздетой в реках, а затем лежала на берегу, под августовским полуденным солнцем, на виду у птиц и…
– Я не желаю это слушать!
– Да… – Голос Сеси блуждал в полях воспоминаний. – Сквозь окна в солнечном лице девушки я смотрела на юношу, и тогда же, в тот же самый момент, я была тем самым юношей, я опаляла страстью эту девушку. Где только не случалось мне угнездиться – в спаривающихся мышах, в попугайчиках-неразлучниках, в нежных голубях и в бабочках, слившихся воедино на полевом цветке.
– Проклятье!
– Я мчалась на санях в декабрьскую полночь, когда падал снег, из розовых лошадиных ноздрей вылетали белые клубы пара, а нам шестерым, молодым и веселым, было тепло под грудой мехов, и мы хотели, искали и находили…
– Перестань сейчас же! – сказал старик.
– Браво! – воскликнули кузены.
– …И я вселялась без спроса в сказочно великолепный дворец – тело прекраснейшей в мире женщины…
Пращур потрясенно молчал.
Ибо теперь на него словно сыпался легкий, завораживающий снег. Он ощутил прикосновение цветов к своему лбу, дуновение июльского утреннего ветерка в своих ушах, по его телу текли струи тепла, на древней, иссохшей грудной клетке наливались груди, где-то внизу, под ложечкой, вспыхнуло и стало разгораться жаркое пламя. По мере того как Сеси говорила, его губы увлажнились, чуть припухли и окрасились, – и он знал поэзию, и знал, что может рассыпать ее нескончаемым алмазным дождем, – серые от тысячелетней могильной пыли пальцы зашевелились у него на коленях и стали нежно-розовыми, как яблоневый цвет. Старик взглянул на них, пораженно замер, а затем крепко, до боли, сжал кулаки.
– Нет! Отдай мои руки! Очисти мой рот!
– Хватит, – сказал внутри его голос Филипа.
– Мы попусту тратим время, – сказал Питер.
– Давайте-ка познакомимся с этой юной дамой, – предложил Джек.
– Давно пора! – дружно поддержали его Филип, Питер и Вильям; невидимые веревочки вздернули старика на ноги.
– Отпустите меня! – крикнул он и отчаянно сомкнул свои глаза, свой череп, невероятный каземат, грозивший раздавить четверку кузенов. – Ну! Прекратите!
– На помощь! – Кузены заметались в кромешной мгле. – Свет, дайте свет! Сеси!
– Сейчас, – сказала Сеси.
Старик почувствовал, что невидимые руки щиплют его и дергают, щекочут за ушами и под мышками. Его легкие наполнились пухом, в носу засвербило от сажи, ему неудержимо хотелось чихнуть.
– Билл, бери его левую ногу, двигай! Питер – правую, шагай! Филип – правую руку. Джек – левую. Начали!
– Поживее! Давай!
Нильский Пращур шагнул.
Но не к прелестной девушке, а в противоположную сторону и почти что рухнул на пол.