Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью

Михеенков Сергей Егорович

Не думать о Зинаиде он не мог. А это значит — любоваться ею. Вспоминать слова, интонации голоса. Переживать ощущения первых минут встречи. Все эти дни, недели и месяцы, прожитые вдали от войны, он мучился тоской по ней. О ней, быть может, даже больше, чем об Улите. Что же происходит, думал он? Что? Я полюбил сестру той, которая была мне женой? И если так, то хорошо ли это? Правильно ли? Полюбил… А если нет? Если их просто связывает Улита? Жить потом с нею и думать о сестре?

Порой, оправдывая себя, он думал, что вокруг столько всяческой неправильности, что все ему будет прощено обстоятельствами. Кто взыщет? Среди войны, которая все спишет.

Но Воронцов знал, кто.

Пуля снизилась над правым берегом, куда переправились небольшие

подразделения наступавших частей, пролетела над оврагом, где торопливо окапывались бойцы в мокрых гимнастерках и шинелях. Одежда парила на их спинах. Пуля хотела ударить хотя бы в одну из них. Давно она этого не делала, но передумала. Метнулась вдоль реки вверх. Там все еще шел бой. Он продолжался несколько часов и вымотал обе стороны. Увидела, как по лугу ползла группа русских. Видимо, разведка, решила она. Их поджидали два немца. Они засели за поваленной ольхой, приготовили пулемет. Один уже взялся за рукоятку и плотно прижал к плечу приклад. Второй, втянув в плечи голову, держал на ладонях ленту с маслянисто поблескивающими патронами, И в тот самый момент, когда первый номер, уже держа русских на мушке, готов был нажать на спуск, пуля пробила ему полевую кепи и вышла в затылок. Пуля не любила раненых. Всю ночь она носилась над плацдармом, отбитым штрафным батальоном, над взорванным мостом, над небольшим городком, а когда забрезжил рассвет, и река окуталась туманом, вернулась назад, к тому оврагу на правом берегу, напротив которого высовывался из воды остров. Ее тонкое чутье подсказывало, что именно там затевается главный пир нового дня.

Глава девятая

Над Днепром стоял туман. Казалось, что в такой вязкой мути не только птица, но и пуля не пролетит, запутается в серых, смешанных с остатками предутренних сумерек космах и обессиленно упадет в черные глухие воды могучей реки. Но уже в следующее мгновение эти фантастические размышления Кондратия Герасимовича Нелюбина оказались опровергнуты самой реальностью произошедшего.

Он лежал на краю оврага и смотрел в бинокль на немецкую траншею правее Днепра. Часть ее, примыкавшую к оврагу, немцы бросили, забаррикадировав на изгибе мешками с песком. Установили пулемет и сейчас с той позиции, видать, тоже обшаривали в бинокль обрез оврага. Своим появлением здесь Седьмая рота задала им хорошую задачку. В какое-то мгновение Кондратий Герасимович оторвался от бинокля и увидел, как из тумана скользнула вверх небольшая птица. Она легко поднялась к неподвижной стене деревьев, благодаря которым овраг немного даже возвышался над окрестностью. Птица уселась на ветку крайнего дуба, качнула ее, перепорхнула на другую. Тотчас вслед на нею из тумана прилетела еще одна. Это была парочка дроздов, припозднившихся в здешних местах, но, видать, уже приготовившихся к отлету. А может, они уже и летели на юг, перебирались вдоль реки, каждый день по нескольку десятков километров — вниз, вниз. Так и долетят до теплого моря и земли, где никогда не бывает ни снега, ни морозов, где полно еды и спать можно без гнезда, просто на ветке. Эти мысли Нелюбина прервала пулеметная очередь из немецкой траншеи. Трасса прошла значительно выше обреза оврага, где окопались бойцы и почти все пулеметные расчеты. Потому что если их начнут выкуривать из оврага, то подкатятся именно отсюда. Верх оврага они заминировали. Закрыли двумя отделениями. А со стороны города местность болотистая, негодная для маневра. Там дежурил пулемет и часть стрелков.

Вторая очередь, как и следовало предполагать, легла точнее. Слава богу, никого не задело. Голову под нее никто не подставил. Метрах в двадцати, в неглубоком отроге оврага, где еще с вечера окопались бронебойщики и двое бойцов прикрытия, устраивали свой наблюдательный пункт артиллеристы. Видать, неосторожно двигались или шумнули. Вот и получили в качестве предупреждения на будущее.

Но пулеметчик тут же дал несколько коротких очередей вниз, в клубящуюся гущу непроницаемого тумана.

Дрозды сразу заорали всполошенно и юркнули в овраг. И они научились спасаться на войне. Не хуже моих бойцов, подумал Нелюбин, уже понимая, что в ближайшие часы вот так, неспешно, с посторонними раздумьями, зачастую вовсе и не связанными с войной, взглянуть на мир ему уже не удастся.

Немец бил прицельно,

теперь уже длинными очередями. Но видеть там, в клубящейся непроницаемой пелене, он ничего не мог. Значит, стрелял на звук. Тут же послышались команды. Немцы переполошились. Заработали еще два пулемета. В стороне деревни затарахтели сразу несколько моторов. Захлопали борта машин.

— Началось. — И Нелюбин теперь уже и сам услышал плеск и приглушенный, придавленный туманом шорох внизу, в стороне острова как будто по реке шли льдины, гудя и сталкиваясь, шуршали осыпающимися краями, а вода со всех сторон омывала их, наплывала и снова стекала вниз.

Вот туда, в этот невидимый ледоход, и уходили разноцветные трассеры, которых с каждым мгновением на обрыве становилось все больше и больше. Похоже, что немцы вводили в бой все, что имели.

— Емельянов! — позвал Нелюбин наводчика. — А ну-ка, голубь мой, дай ребятам прицел. Вон, видишь, тех пулеметчиков. Давай-ка их, по одному. Да попусту особо не пуляйте. Мины еще и самим понадобятся.

Тревожно, эх, тревожно на душе стало у Кондратия Герасимовича. Переправа уже началась. Немцы открыли пулеметный огонь. Сейчас минометы подключат. А наши «боги войны» все что-то наводят, копошатся… Уже бы засыпать их там, на обрыве, тяжелыми снарядами надобно. Чтобы головы не смели поднять. Он приказал связному быстро бежать к артиллеристам, поторопить их. Но тут же понял, что торопить капитана — дело пустое. Что ж он, сам не соображает, что надо делать? Но связной уже ушел. И вскоре вернулся. Коротко доложил:

— Сейчас начнут.

Первая серия снарядов со свистящим прерывистым шелестом, будто прорываясь через плотное пространство туго сжатого воздуха, пролетела в сторону деревни. Полыхнули взрывы фугасных зарядов. Вторая легла ближе, круша какие-то постройки, выкорчевывая из земли куски бревен и жердей.

— Блиндажи ихние полетели, — крякнул, восхищенный силой огня гаубиц калибра сто пятьдесят два наводчик Емельянов.

Полоса взрывов медленно двигалась к первой траншее, откуда продолжали стрелять пулеметы. Через несколько минут берег потонул в черном дыму и смраде. Пулеметы замолчали. Затем снаряды начали распахивать берег правее и глубже. Загорелась деревня. Дым пожара, словно в трубу, потянуло оврагом, к реке. В деревне и по всему берегу, среди траншей и разрушенных блиндажей метались немцы. Такого огневого налета они, конечно же, не ожидали.

— Что ж вы раньше нам так не помогали, — вырвалось невольно у Кондратия Герасимовича.

Но это было только началом боя. Каким бы сокрушительным ни оказывался удар артиллерии, немцы вскоре приходили в себя, оживали их огневые, которые погодя производили ответный налет, а пехота, подтянув резервы и перегруппировавшись, опасно контратаковала. Нелюбин понимал, что неприятности стоит ждать из глубины обороны противника. И вскоре он увидел колонну грузовиков, осторожно пробиравшуюся из-за перелеска, мимо деревни, к берегу, к первой линии окопов. Он тут же схватил с бруствера ППШ и побежал по верхней стежке к позиции крупнокалиберного пулемета. Как чувствовал, распределяя по окружности обороны огневые средства, что именно оттуда, со стороны деревни, немцы будут подводить резервы. Дорога-то — там.

— Овсянников! — крикнул он, пробегая мимо позиции бронебойщиков. — Видишь машины? Бей по моторам!

Когда Нелюбин подбежал к пулеметчикам, старший сержант Веденеев и его второй номер уже подняли со дна окопа ДШК, заправляли ленту и подчищали лопатой нарушенный взрывом бруствер.

— Веденеев! — закричал он. — Жарь, пока они в куче! Прямо по машинам бей!

ДШК загремел так, что по оврагу во все стороны заметалось эхо.

— Слепцов! — приказал он вестовому. — Беги к минометчикам! Пусть кинут по десятку мин по машинам!

Но тут загудело над деревьями, мелькнули в просветах неба угловатые тела «лаптежников».

— Воздух! — пронеслось вдоль стрелковых ячеек.

Веденеев сделал еще одну прицельную очередь, добил ленту и крикнул второму номеру:

— Убираем! Шевелись!

Пулеметчики схватили дымящийся и пахнущий горелой смазкой тяжелый пулемет и поставили его на дно окопа.

— Подожди! Загорится! — И Веденеев отбросил в сторону промасленную старенькую трофейную плащ-накидку, которую второй номер тут же набросил на ДШК. — Пускай немного остынет.