Из века в век
Шрифт:
Я встал и подошел к столику Марго. Там к стене под полками она прикрепляла скотчем записочки такие маленькие, с какими-нибудь стихами, изречениями. В прошлом году это был очень красивый псалом царя Давида: “Господь – Пастырь мой…”.
Теперь там тоже был листочек. Я все эти дни скользил по нему взглядом, скользил, а так и не вчитался толком. Все некогда было. Из постели на рыбалку, с рыбалки – в постель. А теперь меня просто тянуло к нему.
“Это очень лично, но надо к этому стремиться: научиться любить хоть одного
Открывшееся мне знание о себе было пугающе и не приятным. Я не умел любить даже самих близких.
Я любил их только тогда, когда они делали мне что-то нужное или приятное.
Любил бы я Марго, если бы она не присылала мне свои стихи, тем самым возвышая меня в моих же собственных глазах?
Любил бы я отца, если бы он каждое лето отправлял меня в какой-нибудь лагерь, а не возился со мной весь свой отпуск. Вот отдыхал бы он где-то с красивой женщиной Ирэной – любил бы я его?
И, наконец, любил бы я Стояна, если бы он не то, чтобы на байдарке без меня куда-то там отправился, а взял бы женился и переехал в другой город?
Я с большим трудом задал себе эти вопросы, даже не пытаясь на них ответить.
Вместо этого, не влезая в тапочки, я поплелся в кухню пить воду. Часы в гостиной пробили два раза. Через полуоткрытую дверь ее было видно, что в спальне горит свет.
Чтобы не греметь посудой, я присосался к крану, вопреки суровым после чернобыльским запретам. Вернувшись в светелку, я залез в постель и натянул на голову простыню. Хотя мне самому непонятно было, от чего я хотел отгородиться. Ведь все пугающее меня находилось во мне самом!
– Господи, – искренно шептал, как мне казалось, неискренне, театрально, с какими-то вымученными слезами, – Научи меня любить… самых близких…
Потом мне стало душно. Я вылез из своего кокона и долго крутился на влажных простынях.
Когда я открыл глаза, на будильнике было шесть часов пятнадцать минут, и кто-то отчаянно трезвонил в парадную дверь. Я соскочил с дивана и бросился в прихожую.
– Спроси кто! – крикнул из спальни отец.
Но я уже крутил все замки двумя руками. На пороге, набычившись и держа руки в карманах, стоял доктор Дагмаров.
Я бросился ему на шею, оцарапав лицо жесткой щетиной отпущенных им усов и бороды. С таким “ярмом” Стоян и переступил порог, за которым нас уже ждал совершенно одетый отец. Разве что рубашка его была застегнута не на все пуговицы.
– Да сними ты с меня этого клеща! – взмолился Стоян, пытаясь разжать мои пальцы.
Но отец не стал отрывать меня от Стояна, а просто заключил нас в объятия длинными своими руками.
Сбросив с плеча сумку у порога, Стоян решительно объявил о своей программе:
– Мыться, есть и спать! Летел в кабине пилотов во-от в таком положении (показал согнутый крючком указательный палец), весь рейс травил байки. До этого двое суток не спал, а в самолете пил только кофе.
Пока Стоян блаженствовал в огромной старинной ванне на чугунных львиных лапах, я судорожно соображал, чем его кормить. В холодильнике лежали последние два яйца, кусок сыра, и я решил сделать свою коронную “королевскую глазунью”.
Посыпал желтки тертым сыром и зеленым луком. Получилось экзотическое блюдо.
Отец в кухню не заходил. Стоян заявился к столу с мокрыми курчавыми волосами. И тут я впервые заметил, что борода его кое-где как бы испачкана мелом. Я даже не сразу сообразил, что это… седина.
Седина у Стояна?
Вооружившись вилкой, Стоян плотоядно склонился над тарелкой:
– Что, лопоухий, жаба давила? Слабо было еще два яйца разбить?
Я отвел глаза. Отец, появившийся было в дверях, круто развернулся и вышел.
– Та-а-ак! – протянул Стоян, – Потом разберемся.
Запив кефир сладким-пресладким чаем, он заглянул в холодильник, присвистнул и отправился разыскивать отца.
– Как я догадываюсь – семейный дефолт?
– Пока нет, но, понимаешь…неразумная доверительность… гм …в денежных отношениях.
– Так. Туземные знаки остались?
– Мелочь какая-то.
– А капуста?
– Капуста? Зачем тебе капуста?
– Рома! Вспомни “лимон”.
– А-а-а! На три билета, Юрке – без места. Но ведь это … “зеленые”?
– Синонимы. Богатый и могучий современный язык. Ладно. Как там говорила эта, которую уносил ветер? Хорошие мысли приходят после хо-о-рошего сна. Ты в спальне устроился?
– Да.
– Я прикорну рядышком. Батарейки подсели. Что бы ни было – меня не будите и не делайте лишних телодвижений. Все.
Убирая свою постель, я вспомнил историю с “лимоном” и прыснул. Но тут же оглянулся на дверь, за которой укрылся в кабинете отец.
Что позволено Стояну, как говорится, не позволено никому.
А дело было так. Когда я был маленьким, к отцу зашел в гости школьный приятель и пожаловался, что не может достать для своего предприятия какие-то детали на другом заводе, потому что к директору без “лимона” не подберешься. И наивный отец принес ему из холодильника несколько слегка подсохших плодов. Что тут было с нашим гостем и Стояном!
Стоян проснулся в полдень. Принял душ и уединился с отцом. Меня выставили на кухню. Слов разобрать я не мог, но понял, что отец железно стоит на своем: уезжать!
А Стоян злится и не соглашается. Никогда еще я не слышал в его голосе такого отчаянного призыва пойти ему навстречу. Наконец, отца вообще не стало слышно, и говорил только Стоян.
Потом замолчали оба.
Вскоре кто-то, очевидно Стоян, открыл дверь. Отец сказал вдогонку примирительно:
– Ей Богу, Стоян, это же разумно! Оставайся! Уговори Юрку, а деньги я вам передам. Живите здесь, сколько хотите!