Из века в век
Шрифт:
– Ты так ничего и не понял! Я не хочу, чтобы мы расставались и не могу вернуться.
– Но объяснить почему – можешь?
Молчание.
– Знаешь, Стойко, мне иногда кажется, что у меня не один ребенок, а два. И с каким труднее – не знаю.
Опять пауза.
– Ты вспомни, как Юрка требовал, чтобы ты пошел на рынок за деньгами и купил ему велосипед. Что ты ему ответил семь лет назад? “Деньги на рынках только цыганам даром достаются”. А сейчас ты пытаешься уверить меня, что достанешь 100 долларов в чужом
Отец отвлекся и не заметил того, что увидел я: Стояна реплика о рынке, как громом поразила. Он тряхнул чернокудрой своей головой и хитро так протянул:
– Цы-ы-гане, значит, на рынке деньги даром получают.
Ну, что ж, мы “люди не здешние”, не гордые, сойдем и за цыган.
Отец с недоумением воззрился на него, но заметил весьма добродушно:
– Особенно в твоем костюме от Версаче.
– Ну, если, дорогой профессор, "главное, чтобы костюмчик сидел”, – переоденемся! Юрка, где Митины брюки, в которых он на рыбалку ездит?
И, не дожидаясь моей реакции, сам полез на антресоли и достал пакет, из которого, кроме брюк непотребного вида, выпали красная футболка Марго и бейсбольная кепка, которую дядя Митя не раз использовал как подсак. Стоян с ходу напялил на меня два последних предмета, при этом в горловину футболки вылезло мое голое плеча.
– Это что? – срывающимся голосом сказал отец. – Сейчас же сними эту дрянь. Здесь вам не театр “Ромэн”.
– Отчего же! Парень – настоящий Калдерари, цены не будет на рынке такому спутнику!
Разъяренный отец сорвал с меня футболку, и она вместе с кепкой полетела на пол. Сам же профессор Мещерский удалился на балкон, где уселся под сенью вынесенного из комнаты лимонного дерева. Чтобы схваченное по дороге первое попавшееся под руку печатное издание удерживалось на коленях, отец поставил ноги на небольшую скамеечку.
В старом кресле с резной спинкой, похожем на трон, в странной позе с поднятыми коленями да еще рядом с китайскими деревянными шторами, закрывающими окна спальни, он был похож на сурового правителя царства Цинь.
Стоян в это время задумчиво водил утюгом по злополучным брюкам.
Наконец отец не выдержал, явился в кухню.
Увидев его, Стоян плутовски снял брюки со стола и прикинул к себе:
– Сойдет для цыгана?
– Вот что! Прекрати дразнить меня этим маскарадом. А ты, Юра, – сбегай за хлебом и кефиром. Эти… гривни… в тумбочке.
Отец ушел, а Стоян швырнул брюки на пол и сказал мне:
– Убери с глаз долой!
Пока я заталкивал весь этот реквизит обратно на антресоли, он написал что-то на клочке бумаги, оставил ее на кухонном столе, схватил одной рукой нашу необъятную хозяйственную сумку, а другой вытолкнул меня на лестницу черного хода.
До метро мы бежали, выкладываясь, как на стометровке.
Я спросил:
– Стоян, ну, зачем ты сердишь отца? Что ты написал в записке, и куда мы спешим?
– Пытаем счастья, сынок! Пытаем счастья! Остальное узнаешь потом, а то рано состаришься.
Длинные эскалаторы, сменяя друг друга, увозили нас прямо в ледниковые глубины.
Стоян стоял ступенькой выше.
Вдруг он обнял меня и, склонившись к правому уху, прошептал:
– Я не могу возвратиться, Рыжий, и остаться один без вас тоже не могу. Ты уж меня прости!
Мы сошли на левобережном рынке и сразу же направились к овощным рядам. Там Стоян прислонил меня к ограде.
– Жди!
А сам быстро пошел вдоль прилавков, перебрасываясь с продавцами коротким фразами. Наконец, остановился, уперся руками в прилавок и даже влез под козырек.
Торговка семечками, которая сидела рядом со мной, раскорячившись на низенькой скамейке, как и я не спускала глаз со Стояна.
– Доню! – позвала она.
– Шо вам? – отозвалась молодая женщина, поливающая на лотке пучки увядшей зелени.
– Дывы! То не актор, що грав Будулая?
– Ни, просто схожий. Молодый ще.
– То воны ж грымуються!
Боясь расспросов, я стал старательно вжиматься в ограду.
– Хлопчык, любыш семки? На! – торговка протянула мне газетный кулечек с жареными семечками.
– Спасибо, спасибо, у меня денег нет.
– Та я не за гроши. То я тебя прыгощаю.
Стоян в это время уже спешил назад.
– Давай за мной на ту сторону платформы!
– Дядько! – игриво окликнула его торговкина дочка. – Вы часом нэ з кино? Ми тут гадаемо, чи вы сын Будулая, чи може онук?
– Внук, внук, только не Будулая, а Карая.
И мы помчались в обратную сторону. Но только у меня от смеха сбилось дыхание, и я начал отставать. Стоян, чертыхнувшись, велел мне “не хрюкать” и не терять его из виду.
А дело в том, что когда я был маленьким, он сам же читал мне книгу о пограничном псе Карае. Потом было продолжение – “Сын Карая”, которое я прочел уже самостоятельно. Но и этими героическими историями я не начитался и замучил Стояна просьбами принести мне новое продолжение: “Внук Карая”. И сколько он не убеждал меня, что такой книги нет, я не успокаивался. Потом топнул ногой и сказал:
– Так сядь и напиши!
На другой стороне насыпи были ряды, где продавали мед. Среди продавцов было много мужчин. Увидев носатого седого старика в каком-то театральном брыле, Стоян остановился, как вкопанный, и закричал:
– Хома! Хома!
Тот встрепенулся.
– О Стоянэ, сынку! Яким витром занэсло тебэ сюди, волоцюга?
А цэ хто з тобою? Давай-но його сюды!
Он перегнулся через прилавок и подхватил меня под руки узловатыми, как корни, пальцами.
– Пид мыкитки його! Пид мыкитки! – хохотали тетки.