Из воспоминаний сельского ветеринара
Шрифт:
— Ну-ка, малыш, дай на тебя посмотреть.
Он повернул удивительно симпатичную мордочку и секунду-другую смотрел на меня карими дружелюбными глазами. Мохнатый хвост завилял, но стоило мне сделать движение вперед, как песик вскочил, затрусил прочь и скрылся среди рыночной толпы. Я сделал равнодушный вид, потому что отношение Зигфрида к мелким животным оставалось для меня загадкой. Его любовью были лошади, и частенько он словно посмеивался над тем, как я хлопочу вокруг собак и кошек.
В то время, собственно говоря, Зигфрид был принципиальным противником
Вскоре меня окликнул молодой полицейский.
— Я все утро смотрел, как этот песик снует между ларьками, — сказал он. — Но меня он тоже к себе не подпустил.
— Вообще-то это странно. Пес, по-видимому, ласковый, но явно пуглив. Интересно, чей он.
— По-моему, бездомный. Я собак люблю, мистер Хэрриот, и всех здешних знаю наперечет. А его в первый раз вижу.
Я кивнул.
— Конечно, вы правы. И как знать, откуда он тут взялся? Возможно, с ним дурно обращались, и он убежал, или его оставил тут какой-нибудь автомобилист.
— Верно, — сказал он. — Удивительные бывают люди! Просто в толк не возьму, как это можно бросить беспомощное животное на произвол судьбы. Я раза два пробовал его поймать, но ничего не вышло.
Весь день эта встреча не выходила у меня из головы, и даже ночью в постели меня преследовал образ симпатичного каштанового песика, который скитается в чужом ему мире и трогательно служит, прося помощи единственным известным ему способом.
В то время я был еще холост, и вечером в пятницу на той же неделе мы с Зигфридом облачались в парадные костюмы, чтобы отправиться на охотничий бал в Ист-Хердсли, милях в десяти от Дарроуби.
Процедура была не из легких, ибо тогда еще не миновали дни крахмальных манишек и воротничков, и из спальни Зигфрида до меня то и дело доносились взрывы цветистых выражений по адресу упрямых запонок.
Мое положение было даже хуже, потому что я вырос из своего костюма, и, когда мне наконец удалось справиться с воротничком, предстояло еще втиснуться в смокинг, который беспощадно резал под мышками. Я только-только завершил парадный туалет и попытался осторожно вздохнуть, как затрещал телефон.
Звонил молодой полицейский, с которым я разговаривал на рыночной площади.
— Мистер Хэрриот, этот пес сейчас у нас. Ну тот, который выпрашивал подачки, помните?
— Ах, так? Значит, кому-то удалось его поймать? Он ответил не сразу.
— Да не совсем. Патрульный нашел его на обочине в миле от города и привез сюда. Попал под машину.
Я сказал об этом Зигфриду. Он посмотрел на часы.
— Вот всегда так, верно, Джеймс? Именно в тот момент, когда мы соберемся куда-нибудь. — Он задумался. — Загляните туда и проверьте, что с ним, а я вас подожду. На бал нам лучше приехать вдвоем.
По дороге до полицейского участка я от всего сердца надеялся, что работа окажется несложной. Этот охотничий бал значил для моего патрона так много: там соберутся все окрестные любители лошадей, и, хотя он почти никогда не танцевал, ему достаточно будет разговоров за рюмкой с родственными душами. Кроме того, он утверждал, что светское общение с владельцами пациентов полезно для практики.
Конуры находились в глубине заднего двора. Мой знакомый полицейский проводил меня туда и отпер одну из дверей. Каштановый песик неподвижно лежал под единственной электрической лампочкой, но, когда я нагнулся и погладил густую шерсть, его хвост задвигался по соломенной подстилке.
— Во всяком случае, у него хватило сил поздороваться, — сказал я.
Полицейский кивнул.
— Да, очень ласковый.
Сперва я просто оглядел его, чтобы не причинять ему напрасной боли, пока не выяснил, насколько он покалечен. Впрочем, и такого осмотра было для начала достаточно: многочисленные кровоточащие ссадины и царапины, задняя нога неестественно вывернута, как бывает только при переломе, губы в крови.
Кровь могла сочиться из разбитых зубов, и я осторожно приподнял мордочку, чтобы осмотреть их. Он лежал на правом боку, и, когда я повернул его голову, меня словно хлестнули по лицу.
Правый глаз выскочил из орбиты и торчал над скулой, словно безобразный вырост — большой, влажно поблескивающий шар. Белая выпуклость склеры заслоняла ресницы.
Мне показалось, что я просидел на корточках очень долго — настолько ошеломило меня это страшное зрелище. Секунда шла за секундой, а я смотрел на песика, и он смотрел на меня — доверчиво ласковым карим глазом слева, бессмысленно и злобно жутким глазом справа…
Очнуться меня заставил голос полицейского:
— До чего же его изуродовало!
— Да… да… Конечно, на него наехала машина и, судя по всем этим ранам, некоторое время волокла по асфальту.
— Ну так, что же, мистер Хэрриот?
Смысл его вопроса был понятен. Разумнее всего было бы положить конец страданиям этого бесприютного, никому не нужного существа. Страшно искалеченная ничья собака. Быстрая инъекция большой дозы снотворного — и все его беды кончатся, а я смогу поехать на бал.
Однако вслух полицейский ничего подобного не сказал: возможно, как и я, он перехватил доверчивый взгляд уцелевшего кроткого глаза.
Я быстро выпрямился:
— Можно мне воспользоваться вашим телефоном? В трубке раздался нетерпеливый голос Зигфрида:
— Джеймс, какого черта? Уже половина десятого! Либо ехать сейчас же, либо вообще можно не ехать! Бродячая собака с тяжелыми повреждениями. В чем, собственно, проблема?
— Да, конечно, Зигфрид. И я очень сожалею, что задерживаю вас. Но я не могу прийти ни к какому выводу. Вот если бы вы приехали и сказали свое мнение…
Молчание. Потом долгий вздох.
— Ну хорошо, Джеймс. Через пять минут я буду там.