Из воспоминаний
Шрифт:
Были в этих «Рабочих тетрадях» и записи о моем «Открытом письме в журнал “Коммунист”» с протестом против опубликованных там статей с восхвалениями Сталина, а также подробности некоторых моих бесед в горкоме партии и в ЦК КПСС, о которых сам я уже забыл – о Сталине, об убийстве Троцкого, о побеге в Англию писателя Анатолия Кузнецова.
Процедура моего исключения из КПСС – от райкома до КПК при ЦК КПСС – заняла много месяцев. Меня активно защищала группа старых большевиков, которые ходили по партийным инстанциям, писали письма и заявления с протестом. Все обвинения в мой адрес выдвигались по стандартной схеме: «Я этой рукописи не читал, но должен сказать…» В «деле» была только одна на двух страницах анонимная справка от Института марксизма-ленинизма, в которой я и моя работа обвинялись в «очернительстве» и во всех других идеологических
Конечно, мы говорили не только о Сталине и наступлении сталинистов. Помню, что долго обменивались всеми известными нам сведениями о неожиданном побеге на Запад популярного тогда писателя из Тулы Анатолия Кузнецова. Он был автором романа-документа о войне и фашизме «Бабий Яр», который опубликован в начале 60-х годов в журнале «Юность», а вскоре вышел, к удивлению многих, и отдельной книгой. Даже после цензурных изъятий этот роман произвел на всех нас сильное впечатление: автор рисовал картину трагедии Киева в годы фашистской оккупации, в том числе и трагедию киевских евреев. В 1964 и 1968 годах А. Кузнецов опубликовал две повести в «Новом мире». Твардовский хвалил эти повести и считал Кузнецова автором «Нового мира», хотя встречался с ним только один раз. Обстоятельства и мотивы этого побега были столь неясны, а объяснения самого Кузнецова, которые передавались по «голосам», столь противоречивы, что это вызвало критические отзывы как среди диссидентов, так и в кругах эмиграции. Кузнецов заявил, что он давно хотел бежать из СССР, но не видел к этому иного способа, как стать на время тайным сотрудником КГБ. Он утверждал однако, что все его донесения на друзей и писателей были простым художественным вымыслом и поэтому не могли никому и ни в чем повредить.
Большое впечатление на Твардовского произвел успех американских космонавтов, сумевших в июле 1969 года достигнуть поверхности Луны. Обсуждая с друзьями значение и масштабы этого события, Твардовский подмечал и такие вещи, на которые многие из нас не обратили внимания. «Прочтите, Рой Александрович, здесь напечатано, что Армстронг много думал о том, что он должен сказать, когда первым из людей Земли вступит на поверхность Луны. Только в последний момент он нашел подходящие слова: “Маленький шаг для человека, великий шаг для всего человечества”. Если бы это был советский космонавт, – продолжал Твардовский, – сколько бы всяких комиссий обсуждали эту историческую фразу! Какие бы инстанции утверждали первые слова, которые надлежит произнести “нашему человеку” на Луне!»
Я рассказал Твардовскому историю, за точность которой, однако, не мог поручиться. При отборе первых женщин на полет в космос готовились сразу две космонавтки. При этом проводились не только занятия по специальной и физической подготовке, но и разного рода идеологические тесты. Физические данные у двух космонавток были практически одинаковыми, но в большой специальной анкете в графе «Ваш любимый поэт» одна из девушек написала: «Булат Окуджава». У Валентины Терешковой по части поэзии оказались более здоровые вкусы.
Крайне тяжелое впечатление на Твардовского произвела гибель одного из первых космических экипажей. Как сообщалось, космонавты погибли перед посадкой на землю, и в спускаемом аппарате их нашли уже «без признаков жизни». Подробности и причины этой трагедии стали известны много позднее; главная вина за гибель космонавтов лежала на совести организаторов полета, которые разрешили проводить спуск с орбиты без защитных скафандров. Но Твардовского глубоко возмутило само сообщение о трагедии. Большая статья о гибели космонавтов, опубликованная в «Правде», имела заголовок «Полет в бессмертие».
Во время одной из наших встреч в начале лета 1969 года А. Твардовский достал из ящика письменного стола небольшую верстку и написал в правом верхнем углу: «Рою Александровичу Медведеву от автора. Твардовский. Пахра. 8 июня 1969 года». Это была уже не
Поэма «По праву памяти» не была опубликована ни в майской, ни в июньской книжке журнала. Автор передвинул ее в следующие номера, но ее исключили и оттуда. В это же время в советской печати быстро набирала темпы и масштабы публичная кампания против «Нового мира» и лично против Твардовского, которая к концу осени 1969 года приобретала характер травли.
В кампании против «Нового мира» участвовали, казалось бы, не главные советские газеты и журналы. Газета «Социалистическая индустрия» печатала письма простых рабочих, неожиданно решивших взяться за перо и осудить «Новый мир» и его главного редактора. Журнал «Огонек» опубликовал большое письмо группы писателей «Против чего выступает “Новый мир”?» (№ 30, 1969). Это письмо, полное огульных обвинений в адрес Твардовского и его журнала, подписали главным образом литераторы из авторского актива журнала «Молодая гвардия». «Новый мир» отвечал своим недоброжелателям, и отвечал очень убедительно. Но эти ответы публиковались только на страницах самого «Нового мира».
Наибольшей поддержкой властей пользовался в 1969 году журнал «Октябрь», который возглавлял писатель Всеволод Кочетов. Именно осенью 1969 года в «Октябре» был опубликован самый одиозный из всех романов эпохи «застоя» «Чего же ты хочешь?» На самом примитивном художественном уровне В. Кочетов в своем романе восхвалял Сталина и призывал к возвращению сталинских порядков в общественной жизни и в литературе. Казалось, что дальше идти уже некуда.
В ноябре 1969 года литературная общественность была взволнована неожиданным и ничем в сущности не мотивированным исключением А. И. Солженицына из Союза советских писателей. Решение на этот счет было принято сначала на Рязанском собрании писателей, а потом на заседании Правления Союза писателей РСФСР. А. Твардовский был возмущен и как мог протестовал против исключения Солженицына. Ему казалось, что есть возможность изменить принятое решение на Правлении ССП СССР. Однако резкое, даже злое, бескомпромиссное письмо самого Солженицына в адрес СП РСФСР, которое он сразу же распространил через Самиздат, означало полный разрыв этого писателя с советскими писательскими организациями.
А. Твардовский был не просто огорчен, но разгневан. Он виделся с Солженицыным за день до рассылки письма, долго с ним разговаривал, но тот ничего не сказал главному редактору «Нового мира» о своем «Открытом письме», которое уже было готово и которое только на следующий день принес в редакцию один из «курьеров» Солженицына. Это не было полным разрывом отношений между Твардовским и Солженицыным. В декабре 1969 года они встречались несколько раз. Однако разрыв был неизбежен. Солженицын уже закончил «Архипелаг». Рукописи были надежно упрятаны не только в тайниках у знакомых, но и у друзей и адвоката за границей. Но все главные концепции «Архипелага», особенно отношение Солженицына к Отечественной войне, к Красной Армии, к власовцам и к тем, кто в Белоруссии и на Украине перешел на сторону гитлеровцев, не говоря уж об отношении Солженицына к Октябрьской революции, к Ленину, к партии большевиков – все это было для Твардовского совершенно неприемлемо.
Солженицын в это время работал уже над первым томом «Красного колеса». Это был роман «Август Четырнадцатого» – о разгроме армии генерала Самсонова в Восточной Пруссии. Солженицын даже привозил отрывки Твардовскому, но это были только тщательно отобранные главы, рассчитанные на вкус Твардовского. Твардовский рассказывал мне об этих отрывках и говорил, что это «мощная проза». Такие очень хорошо написанные главы действительно были в «Августе Четырнадцатого». Но ничего похожего не было уже в последующих «узлах» «Красного колеса». Разрыв не произошел только потому, что Твардовскому, как оказалось, отмерен был впереди не очень большой срок.