Из записок переводчицы
Шрифт:
Честно говоря, я скептически отнеслась к идее привлечения местных кадров. Но на призыв дирекции завода помочь немецким специалистам откликнулось неожиданно много рабочих — больше, чем было необходимо. Каждый, прежде чем приступить к работе, писал заявление, где обязался отработать и не претендовать на скорую оплату. Мне это было непонятно, в нашей сегодняшней жизни никто не станет работать за так. Все объяснил один пожилой усатый рабочий:
— Соскучились мы по делу, дочка, руки зудят. Всю жизнь здесь трубили. А теперь что? На базаре торговать? Это молодые лучше могут. А нам, старикам, хоть в гроб, да помирай. Пусть уж напоследок свои мозоли на руках разомнем. И я не митинговала больше, глядя, как
Празднично сияя лаком и свежей краской, раскинув широко крылья, установка была готова к пробному пуску. Около пусковой панели, как у колыбели новорожденного, собрались все «крестные отцы» — администрация города и дирекция завода. Мы стояли за ними, за нами рабочие. Цех больше не казался мертвым — все в нем находилось в движении, казалось, что стены раздались и стало больше света.
— Эх, — сокрушался за спиной чей-то голос, — жаль машинку.
— Это почему? — Я перестала переводить приветственную речь директора.
— Да потому что недолго ей работать, сырья не найти. Ввозить надо, а дорого, — ответил знакомый седоусый рабочий.
— А раньше как? — Я даже всплеснула руками.
— Раньше мы все вместе были, а теперь вроде как буханка осталась, а нарезана ломтями — СНГ называется, — с горечью откликнулся кто-то.
— А жаль машинку, хороша!
— А как же мы? — задала я глупый вопрос.
— Что вы? Руку пожмем, и ауфвидерзеен! — прозвучал насмешливый ответ, и все сдержанно засмеялись.
— Будете вспоминать наш город, вроде как на экскурсии побывали в бархатный сезон, — сострил кто-то еще.
И на банкете, устроенном по случаю такого важного события, и в вагоне поезда, уносящего нас наконец в родную Москву, у меня не выходил из головы этот разговор. Я зябко куталась в куртку, глядя невидящими глазами в окно. «Неужели все зря, все в пустоту? Зачем тогда все это?» Мне показалось, что только что я упустила что-то очень важное в своей жизни. И вдруг очень захотелось вернуться когда-нибудь в этот город. В бархатный сезон.
ГОРЬКИЙ ШОКОЛАД
— Что вам привезти в подарок? — внезапно осведомился мой шеф. Его звонок из Вены и приказ вылететь в Петербург как раз в день моего рождения страшно расстроили меня. Но его вопрос меня искренне удивил — Лемке не помнил ничьих памятных дат и вообще очень редко делал подарки. Я заказала свои любимые и очень дорогие духи «Шанель № 5», которые он мог купить в Duty Free в аэропорту.
Через день в пять утра я тряслась по дороге в Шереметьево-1, проклиная свою работу, Лемке и все на свете. Как хорошо было раньше! Сидишь себе дома у компьютера, строчишь переводы, и никаких шефов, никаких приказов! Когда я выходила из дома, мой супруг еще сладко почивал и никто так и не спел мне «Happy birthday».
В зале ожидания вылета было немноголюдно. Яркое солнце отражалось в огромных окнах, на балконе сидела серая кошка и щурилась на взлетающие самолеты. Пассажиры в зале бродили молча или лениво перебрасываясь фразами. Наконец объявили посадку. Когда самолет набрал высоту, стюардессы сноровисто разнесли завтрак. Пассажиры охотно глотали обжигающий кофе, закусывая бутербродами. Борясь с головной болью, я попросила только кофе, запив им таблетку баралгина.
Шеф встретил меня своей фальшивой улыбкой и сразу заговорил о деле. Машина мчалась по Московскому проспекту, вскоре показались корпуса фабрики, у проходной нас встречал сухощавый представитель фабрики. Когда мы поднялись в переговорную, там уже суетилась секретарша,
Уже третий месяц мы ведем переговоры по продаже двух наших установок по производству линолеума. Переговоры были очень трудными и двигались медленно. Коллеги рассказывали мне, как в конце восьмидесятых, когда слово «инфляция» еще было термином из политэкономии и идея повышения цен на энергоносители не приходила никому в голову, наша фирма продала фабрике пять установок. Во время первых переговоров директор фабрики в ответ на вопрос нашего техника, какое топливо предпочтительнее — электричество, газ или пар, — небрежно бросил:
— Электроэнергия!
— О, — забеспокоился тогда техник, — это очень дорого!
— У нас электричество стоит копейки, — заверил техника директор.
Думаю, впоследствии он вспоминал этот разговор не раз. Установки работали исправно, завод удачно сбывал линолеум. Но не тут-то было! Его себестоимость растет с невероятной скоростью, заказчики один за другим отказываются покупать линолеум по такой цене, а продавать себе в убыток — безумие. Обжегшись на молоке, директор дует на воду — до последнего цента просчитывает стоимость новых установок, работающих на пару. Лемке очень надеется подписать контракт.
Кофе уже не подстегивает мой мозг. Ранний подъем, перелет дают о себе знать — в голове пустота, в глаза словно песку насыпали, только язык безостановочно работает — включился мой «автопилот». Я перевожу автоматически, слово в слово, не вдумываясь в смысл, не стараясь облагородить некоторые выражения, при этом я даже могу подумать о чем-то постороннем. Вечером мне дают полчаса на сборы — мы едем на ужин в ночной клуб. Я печально встряхиваю свой вечерний костюм — конечно, погладить не успею. Ночной клуб «Лас-Вегас» представляет собой большой стеклянный куб, залитый внутри ярким светом. За огромными, ничем не занавешенными окнами вместе с темнотой приходит дождь, и в лужах колеблются отблески огней ресторана. С улицы он напоминает террариум, где копошатся диковинные существа, на которые может бросить взгляд любой прохожий. Боссу название «Лас-Вегас» нравится. Он вспоминает по ассоциации свои поездки в город Лас-Вегас и приводит пару анекдотов. Все смеются. Небольшой оркестр играет попурри из знаменитых голливудских фильмов. Несколько пар раскачиваются в такт мелодии. Я с трудом перекрикиваю музыку, скрежет стульев, звяканье приборов, говор и все чаще поглядываю на часы. Вот и прошел день рождения, который, как известно, к сожалению, только раз в году. Лемке даже не вспомнил о нем. Наконец в час ночи радушные хозяева нас милостиво отпускают. Лемке пьет обычно мало — у него что-то с печенью, но под натиском хозяев он влил в себя больше положенного и угрюмо прислушивается к боли, растущей внутри. В гостинице он быстро прощается со мной и плетется в номер. Утром, отливая нездоровой желтизной, он упрямо втискивается в присланную с завода машину. «Business iiber alles». Лемке явно не в духе.
Мой самолет в Москву улетал раньше. Меня высадили у Пулкова-1. Такси с Лемке направилось в международный аэропорт — шеф собрался на выходные в Швейцарию. Машина развернулась и резко затормозила.
— Чуть не забыл, подарок! С днем рождения! — крикнул Лемке из окна, просовывая мне лаково-черную коробку немецкого шоколада, пересеченную по диагонали алыми буквами «Горький шоколад».
ДОБРО ДОШЛИ!
— Поедешь ты! — огорошил меня Боря.
— Куда? — осторожно поинтересовалась я, прикидывая, куда откомандируют меня в этот раз.