Из 'Записок Желтоплюша'
Шрифт:
Как писала леди Бобтэйл, обедали "ан пти комите"; лорда Крэбса посадили между дамами Гриффон, и он с обеими был как нельзя любезней.
– Позвольте, дорогая леди, - сказал он (между супом и рыбным), - горячо поблагодарить вас за вашу доброту к моему бедному мальчику. Вы слишком еще молоды, миледи, чтобы испытать родительские чувства, но с вашим нежным сердцем вам легко понять признательность любящего отца ко всем, кто добр к его сыну. Поверьте, - продолжал он, нежно на нее глядя, - что добро, сделанное ему, сделано также и мне и вызывает в моем сердце ту же признательность,
Леди Гриффон покраснела и так потупилась, что окунула локоны в тарелку; она глотала лесть лорда Крэбса, точно устриц. А милорд (язык у него был подвешен на редкость ловко) обратился к мисс Рриффон. Он сказал, что ему известны некоторые обстоятельства. Мисс покраснела. Экий счастливчик!
– тут она покраснела еще пуще, а он глубоко вздохнул и принялся за тюрбо и соус из омаров. Хозяин и сам был силен по части лести, но до старика ему было очень далеко. Тот за один вечер успел столько, сколько иному не суметь и за год. Вы не замечали ни красного носа, ни толстого брюха, ни нахальных глазок: так сладко он умел говорить, так занятно рассказывать, а главное - такие выражал благочестивые и благородные чувства. Вы скажете, что при таком своем богатстве дамы были очень уж легковерны; но не забудьте - они только что приехали из Индии, лордов еще почти не видали, а на титулах были помешаны, как и положено в Англии каждой порядочной женщине, которая начиталась великосветских романов. Словом, они еще только делали свои первые шаги в свете.
После обеда, пока мисс Матильда пела "Die tanti", или "Фанти-манти", или еще какие-то итальянские арии (как, бывало, начнет этот визг - не остановишь), милорд опять подсел к леди Гриффон и заговорил уже по-другому.
– Экое, - говорит, - счастье, что Элджернон нашел такого друга как вы, миледи.
– Уж будто? Полагаю, милорд, что я не единственный его друг из порядочного общества.
– Нет, конечно; были и другие. Его рождение и, позволю себе сказать, родство со мной доставили ему множество друзей, но...
– Что "но"?
– переспрашивает миледи, смеясь его мрачному виду. Неужели мистер Дьюсэйс потерял их или оказался их недостоин?
– Хочу верить, что это не так, миледи, но он легкомыслен и расточителен и попал в стесненные обстоятельства, а в таких случаях человек не слишком разборчив в знакомствах.
– Стесненные обстоятельства? Боже мой! Но ведь он говорит, что его крестная оставила ему две тысячи в год - и он их даже не тратит целиком; да это и действительно немалые деньги для холостого человека.
Милорд печально покачал головой.
– Пусть только это останется между нами, миледи; мой сын имеет всего лишь тысячу в год, которую даю я, и к тому же - огромные долги. Боюсь, что он играл; вот почему я так рад, что он попал в порядочный семейный дом, где более чистые и высокие радости, быть может, заставят его забыть кости и недостойных собутыльников.
Леди Гриффон сразу сделалась очень серьезной; неужели правда? Как знать? Неужели Дьюсэйс не влюблен, а просто метит на ее деньги? Как не поверить собеседнику? Ведь это его родной отец и
Вечер окончился, и они вернулись, как мы уже видели: милорд поехал домой в карете миледи, а миледи и мисс поднялись к себе.
Там ждала их мисс Кикси, довольная и сияющая; с ней, как видно, произошло что-то очень приятное, и ей не терпелось поделиться. Она и не утерпела. Приготовляя дамам чай (они всегда выпивали на ночь по чашке), она сказала:
– Ну-ка, угадайте, кто сегодня пил со мной чай?
– Бедняжка! Каждое приветливое слово было для нее диковинкой, а чай с гостем - большим праздником.
– Должно быть, моя горничная Ленуар, - сказала миледи строго.
– Я просила бы вас, мисс Кикси, не водить дружбу с прислугой. Надо все-таки помнить, что вы сестра леди Гриффон.
– Нет, миледи, не Ленуар, а джентльмен, да еще какой красавец!
– Ну, значит, мсье Делорж, - сказала мисс, - он мне обещал принести струны к гитаре.
– Нет, не он. Он тоже приходил, но у него не хватило любезности доложить о себе. Нет, это был ваш поклонник, достопочтенный мистер Элджернон Дьюсэйс.
– И бедная Кикси захлопала в ладоши, точно получила наследство.
– Мистер Дьюсэйс? А зачем он приходил?
– спрашивает миледи, сразу вспомнив все, что говорил папаша.
– Во-первых, он забыл здесь бумажник, а во-вторых, хотел отведать моего вкусного чая и пробыл со мной больше часа.
– Позвольте спросить, мисс Кикси, - надменно говорит мисс Матильда, - о чем вы могли беседовать с мистером Элджерноном? О политике, о музыке, об искусстве или о философии?
Мисс Матильда была синим чулком (как большинство кривобоких девиц в высшем обществе) и всегда старалась свести разговор на подобные высокие предметы.
– Нет, ни о чем таком серьезном он не говорил. Я бы тогда не поняла его, вы же знаете, Матильда. Сперва мы поговорили о погоде, потом об оладьях и пышках. Он, оказывается, больше любит пышки. А потом (тут мисс Кикси понизила голос) - о бедном покойном сэре Джордже, какой он был хороший муж и...
– И сколько он оставил денег, не так ли, мисс Кикси?
– спрашивает миледи жестким голосом и со злой усмешкой.
– Да, милая Леонора, он с таким уважением отзывался о вашем незабвенном супруге, так тревожился о вашей и Матильдиной судьбе, что приятно было слушать. Ах, как он мил!
– И что же вы ему сообщили, мисс Кикси?
– Я сказала, что у вас с Леонорой девять тысяч фунтов годового дохода и...
– Ну, а он?
– Он - ничего. Я ведь и сама ничего больше не знаю. Мне бы хоть девяносто иметь, - сказала бедная Кикси, возведя глаза к небу.
– Еще чего захотела! А не спрашивал ли мистер Дьюсэйс, на каких условиях завещаны деньги и кому из нас?
– Спрашивал, но этого я не сумела сказать.
– Так я и знала!
– воскликнула миледи, стукнув о стол чайной чашкой. Так я и знала!