Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки
Шрифт:
Как бедна флора южного Цайдама, так бедна и фауна. Из зверей здесь живут: зайцы, лисицы, волки — все в достаточном количестве; изредка попадаются хара-сульты; осенью, на ягоды хармыка, приходят из Тибета медведи. Из птиц оседло живут: фазаны (Phasianus vlangalii), саксаульная сойка (Podoces hendersoni), вороны (Corvus corax), жаворонки (Alaudula cheleensis), [454] — Rhopophilus deserti; изредка попадаются пустынные синички (Leptopoecile sophiae); зимуют в большом числе горихвостки (Ruticilla erythrogastra) и Carpodacus rubicilla. Весной и осенью прибавляются утки, гуси и другие пролетные птицы, но, вероятно, также не в обилии.
454
кустарница
На переход от урочища Ара-толай до хырмы Дзун-засак мы употребили десять дней; шли не спеша, так как иначе нельзя делать подробных наблюдений. На ключевых болотах, попадавшихся сравнительно изредка, мы встречали местами стойбища монголов. Их юрты всегда были запрятаны в зарослях тамариска, с целью укрыться от разбойников-оронгын; некоторые пастбища были покинуты за неимением корма. Вообще теперь вся трава и даже тростник, растущие здесь только по болотам, большей частью были выбиты скотом, так что местные стада, вероятно, лишь с трудом могли прокормиться до новой зелени. А это показывает, что большого количества скота держать здесь невозможно. Не может, следовательно, умножиться значительно и население Цайдама.
Окраиние тибетские горы все время тянулись невдалеке вправо от нас; по ним, да изредка по солнцу, только и можно было ориентироваться при съемке местности. Скучная эта работа, к счастью, на время кончилась по прибытии нашем на Номохун-гол. Здесь линия нового пути соединилась с прежней дорогой; ошибка вышла сравнительно небольшая — всего на 20 верст не сомкнулись мои маршруты.
Погода теперь, т. е. в последней трети января, стояла большей частью облачная, притом днем было довольно тепло, в особенности при безветрии; по ночам же выпадали значительные (до –20,2°) морозы. Сильно сухая атмосфера почти постоянно была наполнена пылью, словно дымом или туманом. Над Тибетом обыкновенно виднелись тучи, но в Цайдаме снег не падал; бурь также не было, хотя днем, да и ночью нередко дули преимущественно западные ветры.
Неприятности нашего вожака. На следующем переходе, за Номохун-голом, мы расположились бивуаком возле стойбища матери нашего проводника Дадая. Последний в это время ехал где-то позади. Не видя своего возлюбленного сына, о котором слышала, что идет с нами, мать бросилась к нам с расспросами: где он и жив ли? Затем, получив успокоительный ответ, тотчас же спросила: не отпустил ли Дадай себе длинных волос, какие носят тибетцы? Вероятно, в подобном вольничаньи наш вожак был замечен и в прежние свои хождения в Тибет. Не успели мы еще ответить на последний вопрос, как подъехал сам Дадай и, — о ужас! — оказался с длиннейшими волосами. Тотчас же мать осыпала своего сына упреками и повела в юрту, откуда через час Дадай явился к нам гладко выбритым, только с косой на затылке. Но тут нашего вожака постигла новая беда. Оказалось, что перед отъездом в Тибет он искусил одну из знакомых девиц, на которой обещал жениться по возвращении из путешествия. Теперь прежняя любовь охладела, но невеста приехала в сопровождении своего брата и еще какой-то старухи. Сообща они набросились на Дадая, требуя исполнения его обещания, т. е. немедленной свадьбы. Главной приманкой в данном случае служили те 40 лан серебра, которые вожак должен был от нас получить. Бедный Дадай, еще не опомнившийся от маменькиной на словах и на деле головомойки, совсем растерялся и только с помощью казаков кое-как увернулся на время от своей назойливой невесты.
Прибытие в хырму Дзун-засак. Совершив еще два небольших перехода, мы прибыли 31 января 1880 года к хырме Дзун-засак, от которой четыре с половиной месяца тому назад отправились в Тибет. В течение этого времени мы прошли взад и вперед 1 700 верст. Из 34 взятых тогда верблюдов теперь вернулись только 13, остальные погибли от трудностей пути. Мы сами хотя счастливо вынесли эти трудности, но чувствовали себя истомленными и недобром поминали тибетские пустыни.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ИЗ ЦАЙДАМА НА КУКУ-НОР И В СИНИН
Третий период путешествия. — Стоянка у Дзун-засака. — Восточный Цайдам. — Наш путь по нему. — Болото Иргицык. — Южно-Кукунорский хребет. — Дабасун-гоби. — Еще о горах Южно-Кукунорских. — Река Бухайн-гол. — Недолгая остановка на Куку-норе. — Описание этого озера: его бассейн, климат, флора, фауна и население. — Идем по южному берегу Куку-нора. — Река Ара-гол. — Остановка возле пикета Шала-хото. — Поездка в г. Синин. — Население его окрестностей: китайцы, дунганы, киргизы, тангуты, далды и монголы. — О Синине. — Свиданиес местным амбанем. — Курьезные рассказы китайцев. — Снаряжение на дальнейший путь.
455
1/13февраля-17/29 марта 1880 г.
Продолжая, по раз принятому хронологическому порядку, повествовать о ходе экспедиции, следует прежде всего сказать, что возвращением из Тибета закончился второй период нашего путешествия. Намечавшийся район будущих исследований должен был обнимать местности уж не столь дикие, хотя все-таки весьма малоизвестные и лежащие большей частью вне культурных районов китайского государства. Впрочем, теперь, в третий период путешествия, нам приходилось более, чем до сих пор, сталкиваться с местным населением — китайским и инородческим. Но, как и прежде, главным предметом наших занятий оставались исследования физико-географические и естественно-исторические, с уделением этнографическому отделу настолько, насколько возможно то было при исключительности нашего положения и при обширности других научных работ.
Стоянка у Дзун-засака. Двухдневная стоянка возле хырмы Дзун-засак посвящена была просушке и окончательной укладке собранных в Тибете звериных шкур, закупке баранов для продовольствия, найму вьючных верблюдов на дальнейший путь; наконец, получению серебра и вещей, оставленных прошлой осенью на хранение у Камбы-ламы и князей Барун-засака и Дзун-засака. Как серебро, так и вещи наши сохранились в целости, за что Камбы-лама и оба князя получили подарки. При этом Дзун-засак уверял нас, что нынешней зимой, как некогда в зиму 1872/73 г., разбойники-оронгыны не грабили в его хошуне из опасения украсть вещи, оставленные русскими. Относительно же проводника, прогнанного нами из гор Куку-шили и возвратившегося в Цайдам, князь говорил, что он никак не ожидал подобного поведения от этого монгола и тогда же велел его наказать. Конечно, такое объяснение было выдумкой, но для нас теперь это явилось безразличным( 123). Гораздо неприятней была история с письмами, которые перед уходом в Тибет прошлой осенью я передал Дзун-засаку с просьбой отослать их на Куку-нор и далее, в Синин, для отправления в Пекин нашему посольству. В письмах этих излагалось о пройденном нами пути от оазиса Са-чжеу в южный Цайдам и о будущих моих предположениях. Для большей вероятности дальнейшей отправки своих писем я послал вместе с ними револьвер в подарок кукунорскому правителю (тосолакчи) и был вполне убежден, что месяца через два, или даже скорей, о нас будут знать в Пекине, а затем и в России. Но вышло совсем не так. Были или не были отправлены письма из Куку-нора в Синин и кто виноват в дальнейшей их задержке, — мы достоверно не узнали. Только теперь Дзун-засак передал обратно мои писания, с уверением, что они возвращены из Синина по приказанию тамошнего амбаня (губернатора), не пожелавшего направить эту корреспонденцию в Пекин. Там о нас долго не имели никаких сведений, и это обстоятельство породила ложные слухи о нашей погибели в пустынях Тибета( 124).
Восточный Цайдам. Восточный край Цайдама, где должен был лежать наш дальнейший путь, представляет в южной своей половине все те же солончаковые болота, только с несколько лучшей травянистой растительностью; в северной части, равно как и под окрайними горами, местность становится возвышенней, волнистей и в то же время бесплодней. Почва здесь состоит из глины и гальки, поросших редкой бударганой, или, местами, из сыпучего песка, на котором для путешественника, идущего с юга, впервые является саксаул. Окрайние восточные горы служат связью между хребтом Бур хан-Будда, хребтами на верхней Хуан-хэ и горами Южно-Кукунорскими; в то же время они окаймляют с запада высокое плато, протянувшееся от равнин Цайдама до верхней Хуан-хэ. Однако горы эти нигде не достигают снеговой линии и не имеют, сколько видна издали, гигантских размеров тибетских хребтов; притом поднимаются далеко не столь рельефной стеной, как эти последние.
Путь наш по ним. Быстро справились мы у Дзун-засака. Теперь никакой помехи нам не делали; наоборот, все спешили доставить что было нужно, лишь бы поскорей от себя выпроводить. Восемь вьючных верблюдов, в подмогу к нашим, тотчас были пригнаны из стад самого князя. Верблюды эти за плату в 15 лан должны были итти под нашим вьюком до Дулан-кита — ставки кукунорского правителя. Кроме двух погонщиков, прислан был и проводник, оказавшийся чуть не полным идиотом. Дзун-засак, вероятно, боялся, чтобы у более толкового человека мы не выпытали каких-либо особенных секретов, и снабдил нас таким олухом, от которого трудно было добиться нескольких слов. Впрочем, вожак этот знал дорогу и безмолвно ехал впереди нашего каравана. Двинулись мы теперь тем самым путем, по которому следовали взад и вперед при первом (в ноябре 1872 и феврале 1873 года) здесь путешествии; только через р. Баян-гол перешли верстах в 7 или 8 ниже тогдашней переправы. Ширина реки по льду оказалась в 30 сажен; замерзших осенних разливов и зимних накипей льда не было.