Избач
Шрифт:
– Каку таку новость? – спросила за Федора, который, похоже, забыл все слова, Манефа.
– Возвращайся-ка ты, Федор, – поднявшись в полный рост, укутанный махорочным дымом, Байгулов сделал взмах рукой, словно пытаясь обнять все задремавшее Огурдино. – К себе в дом и живи в открытую, никто тебя больше не побеспокоит. Думаю, надо записаться в колхоз, а то и ко мне в ГПУ приходи. Крепкие хваткие мужики навроде тебя нам очень нужны.
Федор случайно бросил взгляд на окна дома и отчетливо разглядел в одном из них непричесанную седую голову Емельяновны. Байгулов поймал его взгляд, повернул голову в ту
– Пойдем прогуляемся, Федор, – когда прошел приступ кашля, ГПУшник тронул его за локоть и пошел в сторону околицы. – Разговор к тебе есть, откладывать боле не имею права.
– Отчего ж не прогуляться, – хрипло ответил Федор, направляясь за Байгуловым. – Можно. Только далеко?
– Слава богу, голос твой услышал, – обернувшись к нему, весело произнес Байгулов, – а то подумал, что ты немой. Нет, недалеко. До твоего дома. Ты не против?
– Не против.
– Понимаешь, у меня в Огурдино пока не на кого опереться, все какие-то нервные, ощеренные… Оно и понятно, такой пожар пережить не каждый сможет. Но время не терпит, необходимо начинать работать. А конкретно: организовывать колхоз, обобществлять скот. Чтоб большинство… подавляющее! огурдинцев стали колхозниками. Таковы показатели, с которыми мы должны встретить следующую посевную. Понимаешь? Но это общие задачи, а у нас с тобой задача – никак нельзя допустить, чтобы повторилось то, что случилось на днях…
Они брели, беседуя, в потемках под редкий лай собак, как два приятеля. Байгулов попыхивал трубочкой, рассуждал, изредка останавливаясь. Федор подумал, что, если кто-то сказал бы ему хотя бы неделю назад, что такое случится, он бы ни за что не поверил. Ведь лютые классовые враги, как любил выражаться Кныш.
– Тогда здесь все горело, – подал он голос. – Полыхало огнем.
Он, Чепцов, сам и поджог, он и устроил эту преисподнюю, взорвав Чивилинские хоромы тремя гранатами. Так притворяться и изворачиваться ему еще не приходилось. Байгулов тем временем, затянувшись в очередной раз, продолжал:
– Как Еремин допустил такое, ума не приложу. Ведь у него чутье, нюх на подобные вещи. Он контру за версту чует… Чуял, вернее… – исправился, сдвинув фуражку на затылок, Байгулов. – Увы, нет теперича Глеба. И заменить-то друга некем.
– Он был в больнице в это время, – произнес Федор и сам удивился, как легко у него это получилось. Он потихоньку вползал в чужую шкуру, как бы примеряя ее на себя.
– Да, да… Я знаю… Мне рассказывали про эту историю, но вместо него кто-то должен оставаться. Вот, ранят, к примеру, меня… ты заместо меня станешь за порядком в родной деревне следить, разве нет? – рассеянно заметил Байгулов.
– Не знаю, – честно признался Федор. – Неожиданно как-то…
Вдруг Назар, словно спохватившись, заговорил жестко и быстро:
– Вот тебе первое задание, Федор, ты уж извини, но времени на всякие испытательные сроки у меня нет. Надо бы нелегально как-то узнать, какая сволочь убила моих друзей – Быкова и Еремина.
– Попробую, – кивнул Федор, почувствовав, как от услышанного в животе у него будто начинает ворочаться и шевелить клешнями здоровенный рак.
ГПУшник тем временем выбил остатки табака из трубки, засунул ее за голенище и продолжал:
– Это надо сделать скрытно и быстро. Чтобы ни одна живая душа не узнала, даже из правления колхоза. Тут что-то не чисто, я чую… А что именно – понять не могу. Никому, запомни. Могила!
– Никому-никому? – переспросил Федор для убедительности.
– Никому. Как узнаешь, доложишь мне, а я уж с ним разберусь по всей строгости. Выполнишь это задание, получишь следующее. Считай, твоя служба в ГПУ началась. Работы – непочатый край. Никто, ни одна живая душа не должна знать, что ты работаешь на меня. Мы когда-то… с Ереминым и Быковым такое вытворяли в гражданскую. Друг за друга готовы были глотку перегрызть кому угодно. А тут какая-то сволочь их обоих… Так неужто я не смогу отомстить?! Кто я опосля этого?
Федор решил, что смолчать на это будет подозрительно выглядеть, поэтому спросил:
– Вы уверены, что прикончил их один и тот же человек?
– Чует мое сердце, один и тот же. Понимаешь, их убить непросто – это закаленные опытные бойцы, дрались всегда до последнего.
Федор подумал: это точно, там, на берегу Байгулов тоже шел до последнего, готов был принять пулю в лоб за революцию. В этом они с Ереминым похожи.
– Я человек новый, со мной мужики откровенничать не станут, а ты – свой, местный. Вызнай… А у меня, – ГПУшник огляделся, сморкнулся на траву, вытер руку о галифе. – Задачка поважней имеется.
– Какая, – не выдержал Федор, – хотя, знаю – банду ликвидировать.
– Точно… По моим данным, новый главарь у них. Вот что мне покоя не дает! Поперек горла! Его арест, а, если не получится – то ликвидация – это и есть моя задача. Ладно, – Байгулов хлопнул Федора по плечу. – Ты все понял, язык за зубами, думаю, держать умеешь. А сейчас покажи мне свой дом, он теперь твой, переселяйся в него. Если кто-то навроде Гимаева или Кныша будет выступать, скажи, что это мое распоряжение.
Когда Федор приблизился к знакомой калитке, внутри появилась неясная дрожь: Варвара его не встречает, не соберет на стол, не посмотрит исподлобья, как раньше. Как он здесь будет жить теперь? Да еще с Манефой!
– Что-то ты замешкался, солдат? – обогнавший его Байгулов остановился, уперев руки в бока. – Или не признаешь?
– Жену вспомнил… – дрогнувшим голосом признался Федор.
– Ах, да. Мне рассказывали. – потупился ГПУшник. – Ты, кстати, не знаешь, кто над ней… ну, надругался…
– Знаю, конечно – не задумываясь, ответил Федор. Уже раскрыл рот, чтобы назвать имя насильника, но в последний момент спохватился. – Бандиты…
– Храповцы? Хотя… теперича они не храповцы вовсе.
– Угу, – кое-как выдавил из себя он.
– Ладно, не буду больше тебя донимать, вижу, один хочешь побыть. В общем, заселяйся. Давай пять.
Они пожали друг другу руки. Отойдя несколько шагов, Назар остановился и оглянулся.
– Кстати, наган, из которого ты пристрелил тех сволочей, я разрешаю оставить себе. Учти, ты на службе! С оружием!
С этими словами ГПУшник исчез в темноте сентябрьской ночи.
Федор остался стоять перед калиткой своего дома. По щекам его текли слезы. Около месяца он здесь не был – а чувство такое, словно вернулся из долгого изнурительного плена, и совсем другим человеком. Да уж, помотало его за этот месяц.