Избери пути ее
Шрифт:
Я постаралась вернуться к моменту моего «пробуждения». Вспомнила, как одна из «Мам» удивленно спросила: «Что значит – мужчина?»
– Пожалуй, – сказала я. – Куда они подевались?
Она медленно покачала головой.
– Их больше нет, дорогая. Ни одного. Нигде.
Я тупо уставилась на нее. Выражение ее лица было серьезным и участливым, даже… жалостливым. На нем не было ни тени притворства. Некоторое время я молча переваривала услышанное, пока, наконец, у меня не вырвалось:
– Но… Это невозможно!!! Ведь где-то должны быть… Вы же не можете… Как же вы тогда?.. То есть я хочу сказать…
Она вздохнула.
– Я понимаю, это кажется вам невозможным, Джейн… Вы разрешите называть вас Джейн? Однако это действительно так. Я пожилая женщина, мне скоро будет восемьдесят, и за всю свою долгую жизнь я ни разу не видела мужчину… разве что на древних картинах и фотографиях. Пейте шерри, дорогая, вам станет лучше. Боюсь, я очень расстроила вас.
Я подчинилась, слишком ошеломленная, чтобы что-то говорить, внутренне протестующая, до сих пор не вполне поверившая, хотя я действительно не видела здесь ни одного мужчины.
Она помолчала, давая мне время прийти в себя.
– Я примерно представляю себе, что вы сейчас чувствуете. Видите ли, я знаю историю не только по книгам. Когда я была совсем девчонкой, мне довелось слышать множество историй от моей бабки. Тогда ей было что-то около восьмидесяти, но память у нее была хорошая, и рассказчица она была прекрасная. Я словно сама видела те… тот мир, о котором она говорила, те места… Но это было настолько другим, так чуждо… Мне было трудно понять ее… Когда она говорила о юноше, с которым была когда-то помолвлена, слезы струились из ее глаз. Она плакала, конечно, не из-за него, а из-за всего утраченного ею мира – мира ее юности. Мне было жаль ее, хотя мне было непонятно, что она испытывала. Да и как я могла понять? Но теперь, когда я сама стала старой и так много прочла, я могу приблизительно представить, что она должна была чувствовать, вспоминая о былом. Скажите, дорогая… – Она взглянула на меня с острым любопытством. – А вы… вы тоже были помолвлены?
– Я была замужем… очень недолго.
Она задумалась.
– Должно быть, это очень странное чувство, чувствовать себя чьей-то собственностью…
– Собственностью?! – изумленно переспросила я.
– Собственностью своего, м-м-м, мужа, – пояснила она.
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.
– Но… это было… совсем не так… – пробормотала я, – это было… Но что случилось? Что могло случиться с ними со всеми?
– Они все умерли, – спокойно сказала она. – Заболели и умерли. Никто не мог ничего поделать – они исчезли, всего за год… даже чуть меньше года – не осталось ни одного, за исключением, быть может, нескольких на всей планете.
– Но тогда… тогда все должно было пойти прахом!..
– О да. Сначала почти так и было – было очень скверно. Начался голод. Замерла вся промышленность, и лишь в менее развитых странах, преимущественно аграрных, женщины сумели научиться кое-как обрабатывать землю и тем самым уберечь себя и своих детей от голодной смерти. Почти все цивилизованные центры, скопления городов превратились в пепелища… Вскоре перестал функционировать транспорт: кончилась нефть, некому было добывать уголь. Когда наступил кризис, оказалось, что лишь ничтожное количество женщин, которых было больше, чем мужчин, способны заниматься какой-то серьезной работой, а не просто потреблять или тратить деньги. В общем, когда разразился кризис, немногие из них обладали какими-либо полезными навыками, поскольку те были прерогативой молодежи. А женщины вели жизнь домашних животных или паразитов.
Я начала было протестовать, но та взмахом хрупкой руки остановила меня.
– В том не было их вины, – объяснила она. – Их застали врасплох, и было сделано все возможное, чтобы не дать им вырваться. Сама концепция романтизма зародилась в Южной Франции одиннадцатого века как элегантное и забавное поветрие среди правящего класса. Мало-помалу, с течением времени, она распространилась на все слои общества, но только в конце девятнадцатого века были замечены ее коммерческие возможности, которые начали всерьез эксплуатировать только в двадцатом веке.
В начале двадцатого века женщины начали бороться за то, чтобы вести полезную и созидательную жизнь. Но это не отвечало интересам коммерсантов, – женщин рассматривали скорее как массовых потребителей, чем как производителей, если не брать в расчет самые примитивные работы. Итак, романтизм был поднят на щит как оружие пропаганды потребления, препятствующее их дальнейшему развитию. И его применяли повсеместно.
Женщинам ни на секунду не позволяли забыть о своем поле и конкурировать с мужчинами на равных. Все вещи строго делились на «мужские» и «женские», что никогда не уставали подчеркивать. Производители не решались в открытую кинуть клич «Назад на кухню!», но существовали и окольные пути. Можно было изобрести профессию под названием «домохозяйка», прославлять кухню и производить все более дорогое оборудование, дабы искусственно повысить престиж данной работы. Можно было внушить, что единственный путь обрести душевный покой, реализовать себя – выйти замуж. Так что каждую неделю выходили сотни тысяч выпусков журналов, которые явно и подспудно направляли все мысли и желания женщин на то, чтобы продать себя какому-нибудь мужчине в обмен на возможность тратить больше денег.
Целые индустрии взяли на вооружение данный романтический подход. Статьи, обзоры и рекламные объявления становились все ярче и приторнее. Романтизмом было пропитано все, что могла захотеть приобрести женщина, – от нижнего белья до мотоциклов, от «здоровой» пищи до кухонных духовок, от дезодорантов до поездок за границу, пока вскоре все это не стало скорее раздражать, чем развлекать.
Воздух был наполнен истерическими воплями. Женщины толпились у микрофонов, призывая к тому, чтобы «сдаться» и «отдать всю себя», обожать и быть обожаемой. Кино являлось основным оплотом пропаганды, направленной на его женскую аудиторию, которая являлась самой многочисленной и важной. Оно проповедовало, что в жизни нет ничего прекраснее, как обмякнуть со слезами на глазах в крепких объятиях романтизма. Давление на умы было столь значительным, что большинство молодых женщин проводили все свободное время в мечтах о прекрасном принце и способах его получить. Их заставляли искренне верить в то, что отдать себя в руки какому-либо мужчине и поселиться в кирпичном коробке, набитом вещами, которые производители желают им всучить, – это верх блаженства, который может предложить им жизнь.
– Но… – я вновь попыталась возразить. Но старая леди уже набрала ход, и ее было не остановить.
– Все это, конечно, не могло не сотрясать общество. Число разводов росло. Реальная жизнь просто не могла справиться с той романтической мишурой, которую представляли в качестве истинной цели жизни каждой девушки. В общем и целом женщины сильнее страдали от разочарования, краха иллюзий и неудовлетворенности жизнью, чем когда-либо раньше. Но имея перед собой тот вздорный и напыщенный идеал, внушенный ей нескончаемой пропагандой, что могла предпринять убежденная идеалистка, кроме как разорвать заключенный ею скоропалительный брак и искать где-то еще того прекрасного принца, который принадлежал ей по праву?
На сей раз я не могла не прервать ее.
– Но все было совсем не так. Что-то из сказанного вами, возможно, справедливо… но это лишь малая часть правды. Я лично не испытывала и капли тех чувств, что вы приписываете мне. Я была там. Я знаю.
Она укоризненно покачала головой.
– Тут как раз тот случай, когда за деревьями не видно леса. Со стороны картина видна нам более отчетливо. Мы в состоянии назвать вещи своими именами – это была тотальная и безжалостная эксплуатация слабовольного большинства. Некоторые образованные и сильные духом женщины, конечно, не склоняли головы, но платили за это немалую цену. Всегда приходится дорого расплачиваться за попытки противостоять давлению общественного мнения… даже у них порою закрадывались сомнения – не впадают ли они в заблуждение, не включиться ли им тоже во всеобщие крысиные гонки.