Избранник ворона
Шрифт:
– Мерси... Сама-то где так по-нашему наблатыкалась?
Растерянность во взгляде Джейн была для него лучшей наградой. Впрочем, соображала она на удивление недолго.
– Дед с бабушкой обучили.
– Доу?
– Доу. Дед был корабельным мастером на Адмиралтейских верфях. В восемнадцатом году ушел от большевиков в Финляндию... Правда ли, что ваши руководители заставляют народ жить бедно, тогда как сами живут в византийской роскоши? Правда ли, что каждый десятый житель России является штатным осведомителем КГБ?
– Неправда! – окончательно вспылил Нил. – У нас осведомителем является каждый первый. Вот сейчас пойду и осведомлю про твои провокационные вопросы, получу за это большую бутылку водки и выпью ее из этого самовара!
– Водку из самовара не пьют, – заметил Эд. – Из самовара пьют чай.
– Как интересно, – сказал Нил и вышел, хлопнув дверью.
Настроение испортилось окончательно. Нил вернулся в свою комнату, врубил телевизор и с ногами улегся на матрас.
«Знаю, милый, знаю, что с тобой...» – завыла с серого экрана эстрадная дива.
Нил хмыкнул.
– Можно?
На балконе стоял Назаров, и на лице его блуждала растерянная улыбка.
– Заходи и дверь за собой прикрой. Сквозит. Назаров подошел к столу и поставил на него большую пузатую бутылку. «Fleischmann's Vodka» – прочел Нил па глянцевой этикетке.
– Стаканы на полке, – сказал он. – Джейн прислала?
– Сам пришел.
– Нет, я про водку.
Назаров кивнул.
– Перебивает ставку, – заметил Нил. – Иди и скажи ей, что за сведения о деятельности, несовместимой со статусом иностранного корреспондента, компетентные органы дадут мне не одну поллитру, а две, так что если хочет отмазаться, пусть тоже гонит не литр, а два.
– Не пори фигню, омбре, – устало сказал Назаров. – Не такая она идиотка. Джейн тебя проверяла и по твоей реакции прекрасно поняла, что ты не стукач.
– А это, значит, мой приз за то, что выдержал испытание?
– Вроде того.
– Ладно, тогда забирай сосуд, диссидент, и пошли к народу.
XII
(Ленинград, 1982, март)
Седьмого марта Нил с гитарой поднялся на сцену институтского актового зала и своими лихими проигрышами, вкупе с уверенным вокалом, несколько Отретушировал и приглушил сомнительные фиоритуры Сссиль. Упирая на то, что ему за столь короткое время не осилить такой сложный и экзотический материал, какой предложила она, он убедил Сесиль в спешном порядке разучить «Бьется в тесной печурке огонь» и, для настроения, простенькую песню, сложенную в свое время в веселой компании на основе особо удачного буриме:
Я иду по листопаду,
Листопад идет по мне.
Мне любви твоей не надо,
Я знаю – истина в вине.
В вине.
Загляну в кабак унылый,
Сяду в теплый уголок,
И задумаюсь о милой
И выпью за нее глоток.
Глоток.
Я шагаю всем довольный,
Три бутылки осушив,
И ни капли мне не больно –
Сердце я в кабаке забыл.
Забыл.
Эту песенку Нил избрал потому, что в ней у Сесиль практически не было возможности украсить номер своими вокальными изысками. К тому же он справедливо рассудил, что в новом для себя репертуаре упрямая француженка не будет чувствовать себя слишком уверенно и поневоле уступит главенство ему, чем даст возможность избежать позорного провала. Так и вышло. Выступление международного дуэта Сесиль Дерьян – Нил Баренцев прошло с успехом. Особый восторг публики вызвала никому прежде не известная песенка про листопад.
Им долго хлопали, вручили от месткома букет цветов и коробку конфет, и Нил впервые увидел улыбку Сесиль. На мгновение ее личико перестало быть невзрачным.
– Слушай, мадемуазель, – сказал Нил, когда они вышли на улицу. – Не знаю, как ты, а я не прочь бы выпить приличного кофейку. Но во всем городе осталось только одно такое место. Рванули в «Сайгон».
– О, хестохан! – оживилась Сесиль. – Вьетнамская кухня!
– Там увидишь, – загадочно сказал он, увлекая ее к метро.
Но в «Сайгоне» их ожидало лютое разочарование. Все шесть новеньких, поблескивающих хромом кофеварок, оказались прикрыты белыми тряпочками, а на каждой раздаче появились мятые алюминиевые бачки с черными кранами. Случайный характер немногочисленных посетителей был виден невооруженным глазом.
– А как же кофе? – растерянно спросил Нил у ближайшей буфетчицы. – Неужели у вас тоже нет?
– Почему нет? – неприязненно ответила буфетчица, показывая на бачок. – Это, по-вашему, не кофе? Бочковой, из сгущенки высшего сорта. Берите, берите, а то и такого на базе не осталось.
Нил оттащил от прилавка Сесиль, проявившую интерес как к экзотическому напитку, так и к ноздреватым лежалым ватрушкам, кривой пирамидкой выложенным на подносе рядом с бачком.
– Это совсем не полезно для здоровья, – сказал он. – Не судьба, видать... Могу предложить мороженого, если не против.
– Пхотив, – сказала Сесиль. – Холёдно.
– Ну тогда... Тогда давай провожу тебя до дому. Ты где живешь?
– Академически отель у Эрмитаж... И у меня есть чехная кахта...
– Что за карта? – удивился Нил.
– Carte noire. Фханцузски кофе. В опрятном гостиничном номере окнами на Неву Сесиль с гордостью продемонстрировала ему кипятильник, недавно приобретенный в «Пассаже». С его помощью мгновенно вскипятили воду прямо в стаканах, и Сесиль засыпала в кипяток растворимого кофе из длинной банки с черно-зеленой этикеткой. Вид у кофе был странный – не порошок, а гранулы, напомнившие Нилу неоднократно виденные в колхозах неорганические удобрения. Впрочем, гранулы растворились без осадка, а запах их и вкус оказались выше всяких похвал, что он не преминул заметить. Сесиль скромно улыбнулась, покрылась неровным румянцем и неожиданно вскочила.
– Куда ты?
– О, я забыля апехитив... И из шкафчика была извлечена пузатая бутыль, при виде которой у Нила легонько стукнуло в виске.
– Голубой «кюрасо», – как можно небрежнее сказал он.
В глазах Сесиль промелькнуло удивление.
– О, ти знаешь кюхасо? Но здесь я не видель его ни в один магазин...
– Места знать надо.
От кофе с ликером стало тепло, покойно – и страшно захотелось курить. Нил вытащил «Феникс» и вопросительно взглянул на Сесиль.
– Лючше не надо, от фюм... от этот дим у меня кружить голёва, – с сожалением произнесла она. – Но если очень хочешь – возьми эти.