Избранник ворона
Шрифт:
Это Нил понял сразу, как только увидел его. Этому впечатлению сильно способствовали толстая стеганая куртка из зеленоватой переливчатой ткани, тонкогубый рот до ушей и пупырчатый лысый череп ядовито-розового цвета. Существо в крайней ажитации ворвалось на кухню, где Гоша, Хопа и Нил мирно пили чай с вареньем и болтали о всякой всячине.
– Я! – визгливым тенорком выкрикнуло существо. – Я наконец сделал это! – На столе возник грязный самовар из белого металла. – По-русски это устройство называют самовар! Сверху находится крышка, куда наливают воду! Но сначала крышку надо снять! Вот так... Но не в трубу, расположенную в центре, а вокруг нее! Потому что в трубу закладывают маленький лес, а потом зажигают спичком через это окошко внизу! И вода нагревается! А потом самовар вот за эти ручки ставят на стол, и открывают этот кран! Только сначала надо поставить туда стакан, иначе вода обжигающей температуры польется прямо на стол, и кожа получит ожоги! Но забудьте страх, товарищи, ибо прямо сейчас вода внутри отсутствует, и огонь внутри отсутствует также! Поэтому я смело поворачиваю кран вот в этом направлении...
Но кран, должно быть, насквозь проржавевший от векового неупотребления, поворачиваться упорно не желал, и чудак, набычившись, вцепился в него обеими руками. Нил увидел, что розовый череп не окончательно лыс – сохранившиеся на затылке волосы были собраны в хвостик, доходивший до лопаток. В данный момент хвостик, перехваченный зеленой аптечной резинкой, дрожал от напряжения.
– Знакомьтесь, пиплы, это и есть мой американский Эдик, – устало сказала Хода. – А ты, чудо, бросай свой грязный самоварище, мой руки и садись чай пить.
– Иван Иванович очень любит чай, – неожиданно спокойно произнес Эдвард Т. Мараховски, выпрямился и широко улыбнулся. – Моя первая фраза по-русски... Не беспокойся, Ленни, когда мы прилетим домой, я закажу этот самовар почищенным, и тогда мы поставим его в нашей гостиной, и он будет напоминать тебе о далекой родине. Хопа вздохнула.
– Ну хорошо, хорошо, а пока, будь добр, убери эту пакость со стола. Мы пока еще не в Вашингтоне.
Эд бережно поднял свое сокровище и понес вон из кухни. Хопа мгновенно схватила тряпку и принялась стирать со стола оставленные самоваром черные пятна.
– А твой жених большой оригинал, – заметил Нил.
– И чистюля, – добавил Гоша.
– Черт его разберет, – ворчала Хопа, остервенело орудуя тряпкой. – В гостинице перед каждым минетом мне в рот антисептиком прыскал, а тут на поди...
– Как говорит жена Моти Добкиса, иностранный муж – не роскошь, а средство передвижения, – печально сказал Гоша.
Все замолчали.
– Давайте праздновать общую встречу и мою покупку, товарищи!
На сей раз докрасна отмытые руки Эда держали не старый самовар, а бутылку экспортной «Столичной» и гроздь ярких баночек, сцепленных какой-то пластмассовой фиговиной.
– Это что? – опасливо спросил Гоша, тыкая пальцем в баночку. – У нас в таких чешский растворитель продавали.
– Это пиво баночное, – со знанием дела поправила Хопа.
– У нас тоже есть баночное пиво, – сказал уязвленный Гоша, обращаясь к Эду. – В любом ларьке. Только надо со своей банкой прийти.
– Красиво, – заметил Нил, разглядывая банку. – Но, по-моему, это не пиво.
– Конечно, не пиво! – радостно подхватил Эд.
– У них водку с пивом не мешают, – согласился Гоша. – Кишка тонка.
– У нас с пивом смешивают виски. Но еще надо добавить горький лимон и жженый сахар. Этот напиток подается в лучших барах Нью-Йорка, он называется «Старомодный». – Присутствующие невольно поморщились, а Эд продолжил объяснения: – Однако здесь отсутствует утварь для жжения сахара, а поэтому мы будем делать себе напитки из водки и воды «Зельцер». Ленни, стаканы, пожалуйста...
Из вежливости, из любопытства, и чтобы добру зря не пропадать, приготовленные Эдом напитки допили до дна, после чего перешли на чистый продукт. Вскоре все заметно разрумянились, а Нил, понятное дело, был отправлен за гитарой. На звуки песен выбрался из своей конуры Назаров. Вписался удачно, и минут через десять уже сидел с Эдом в обнимку и объяснял американцу, что такое брудершафт.
– Русские – удивительный народ! – с чувством говорил Эд. – Сегодня я ехал на железнодорожном поезде, и через проход от меня несколько очень пьяных человек в рабочих куртках по очереди декламировали японскую поэзию, а девушка напротив читала Фолкнера в оригинале.
– Духовность! – с важным видом произнес Гоша. – У нас высокая духовность!
– Но духовность – это синоним религиозности. А у вас в церкви стоят одни старушки в платках, а в религию коммунизма никто давно не верит, а только делает вид, чтобы не попасть в тюрьму или психиатрический дом...
– Духовность – это не синоним религиозности, а антоним материальности, и в этом отношении Советский Союз является безусловным духовным лидером всего мира, – неожиданно вставил Назаров.
Эд тут же встрепенулся.
– О, интересно! Чем ты можешь доказать эти слова?
– Тем, что именно Советский Союз выбьет человечество из мира материального в мир нематериальный, то есть духовный. Проще говоря, если бомбой не расфигачим, то экологией придушим. Усек?
– О, парадоксальность русского менталитета! Ты не мог бы повторить эту мысль завтра? Я хотел бы записать ее.
– Для тебя, амиго, – все, что пожелаешь.
– Тогда не мог бы я привести с собой одну мою соотечественницу? Думаю, ей захочется подробно поговорить с тобой, узнать твое мнение по актуальным вопросам.
Незаметно для остальных Нил ощутимо пнул Назарова под столом, но тот будто и не заметил.
– Разумеется, Эд, приводи соотечественницу. С удовольствием поделюсь своим видением судеб России. А если еще и гонорар дадите...
– Ты имеешь правильный подход к делу. Я обсужу с ней этот вопрос. Некоторая сумма вполне реальна...
– Опомнись! – прошептал Нил на ухо Назарову, улучив момент, когда Эд полностью переключился на Хопу. – Мало тебе неприятностей?
– Суайе транкиль, мон фрер!<Будь спокоен, братец! (фр.)> – с жутким акцентом успокоил Назаров. – Просто я начинаю делать карьеру с другого конца. А твои затруднения я понимаю и потому на твоем присутствии во время интервью не настаиваю.
– Я не понял. Ты считаешь, что я могу тебя заложить?!
– Не надо писать кипятком. Дело не в тебе лично, а в том, что ты единственный из всех присутствующих остаешься человеком системы. И я не хочу тебя ставить в двусмысленное положение.