Избранное: Динамика культуры
Шрифт:
Важнейшим учреждением, с помощью которого в строй, основанный на материнском праве, проникает временная патрилинейная тенденция, является институт кросскузенного брака. Тробрианец, у которого есть сын и сестра которого производит на свет девочку, имеет право пожелать, чтобы дочку сестры обручили с его сыном. Таким образом его внуки будут принадлежать к его роду, а сын его станет зятем законного наследника и преемника. Последний будет обязан обеспечивать хозяйство сына продуктами и вообще помогать зятю, опекать семью сестры. В результате именно тот, интересам которого грозит узурпация со стороны сына, утрачивает основания для протеста против наделения сына дарами и, больше того, готов даже признать это своей собственной привилегией. Кросскузенный брак у тробрианцев является институтом, с помощью которого мужчина, только благодаря матрилокальному браку, может обходным путем обеспечить своему сыну обоснованное право остаться на всю жизнь в отцовской деревне и пользоваться почти всеми привилегиями полноценного гражданства.
Таким образом, вокруг чувства отцовской любви выкристаллизовывается ряд установленных обычаев, санкционируемых традицией и принятых сообществом как нечто совершенно естественное. Тем не менее они все
IV. Факторы социальной солидарности в первобытном племени
Анализируя конфликт между материнским правом и отцовской любовью, мы сосредоточили внимание на личных отношениях, которые складываются между мужчиной, с одной стороны, и его сыном и племянником – с другой. Но эта проблема также является проблемой единства клана. Ибо союз человека, облеченного властью (вождя, кого-то из старейшин, главы деревенской общины или колдуна), и его наследника является важнейшим основанием матрилинейного клана. Единство, однородность и солидарность клана не может быть большей, чем в этом основании, и если мы находим, что этот стержень расщеплен, что столкновения и антагонизмы между двумя мужчинами по вопросам родства становятся обычным явлением, то тем самым мы должны отбросить аксиому, будто клан есть идеально сплоченная группа. Но у догмы о единстве клана (или сиб-догме, если воспользоваться удачной терминологией д-ра Лоуи) есть и определенные основания. Хотя мы уже показали, что в самом своем ядре клан расщеплен и что – по крайней мере, если говорить о соблюдении принципа экзогамии, – он не является однородным, нам следует еще раз, более подробно, рассмотреть вопрос о том, насколько верен постулат о единстве клана.
Здесь можно сказать, что антропология, принимая на веру ортодоксальную версию туземцев, или, вернее, их правовые иллюзии, и таким образом, смешивая правовой идеал с социальной действительностью племенной жизни, снова позволила себя обмануть. Позиция туземного закона с этой точки зрения ясна и непротиворечива. Принимая матрилинейность за исключительный принцип родства в правовых вопросах и применяя его к самым отдаленным последствиям, абориген делит всех людей на тех, кто связан с ним родством по матери и кого он поэтому называет родными (вейола), и тех, кто не породнен с ним таким образом и кого он в силу этого называет чужаками (томакава). Эта доктрина связана с так называемым классификационным принципом родства, который во всем своем объеме не только определяет всю терминологию, но до известной степени оказывает влияние также и на правовые отношения. Как материнское право, так и классификационная система родства далее связаны с тотемной системой, согласно которой все люди делятся на четыре клана, а последние, в свою очередь, делятся на неодинаковое число субкланов. Мужчина или женщина, таким образом, являются маласи, лукуба, луквасисига или лукулабута такого-то и такого-то субклана, и это тотемное отождествление так же четко и определенно, как пол, цвет кожи или размеры тела. Оно не исчезает и со смертью, так как дух не перестает быть после смерти тем, кем человек был при жизни, и существует уже до рождения, так как «ребенок-дух» уже является членом кланов и субкланов. Принадлежность к субклану означает общего предка женского пола, единство родства, единство гражданства в деревенской общине, общее с сородичами право на землю и сотрудничество во многих хозяйственных и всех обрядовых действиях. С правовой стороны это влечет за собой факт наличия общей клановой и субклановой собственности, совместную ответственность в кровной мести (лугва), принцип экзогамии и, наконец, подчеркнутую заинтересованность каждого в судьбе любого из своих сородичей – так что в случае чьей-либо смерти считается, что в первую очередь это касается субклана, а до некоторой степени и клана, и весь траурный церемониал устроен в соответствии с этим традиционным мнением. Единство клана, а в еще большей степени субклана, еще более выпукло проявляется в церемониальных дележах (сагали), в которых тотемные группы принимают участие в ритуально-экономической игре «сколько взял – столько дал». Таким образом, существует разнообразное и реальное единство интересов, действий и, естественно, некоторых чувств, объединяющих членов субклана и сами субкланы в единый клан, и этот факт весьма четко прослеживается во многих институтах, в мифологии, в словаре, в обычных высказываниях и традиционных пословицах.
Эта картина имеет еще и другую сторону, о которой мы уже могли составить достаточно ясное представление, но которая требует более точного определения. Прежде всего, хотя все представления о родстве, тотемном делении, единстве имущества, социальных обязанностях и т. д. стремятся подчеркнуть «догму клана», не всякие чувства следуют тому же направлению. Тогда как при каждом споре социального, политического или ритуального характера индивид, ведомый амбицией, гордостью или патриотизмом, неизменно становится на сторону своих родичей по линии матери, более нежные чувства, сердечная дружба и привязанность часто приводят к тому, что в обычных житейских ситуациях он пренебрегает кланом во имя жены и друзей. Лингвистически термин вейогу (мой родственник) имеет эмоциональную окраску твердой связи и гордости, тогда как термин лубайгу (мой друг и мой возлюбленный) имеет более
Что касается определенных клановых обязанностей, то, как я это показал подробно на примере экзогамии, здесь много случаев проявления гибкости, способов обхода и нарушения закона. В экономической сфере, как мы уже знаем, исключительность кланового сотрудничества серьезно нарушается из-за усилий отца, старающегося включить сына в дела клана и отдавать ему его часть. Лугва (вендетта) совершается редко; плата лула (цена мира) является опять-таки традиционной формой компенсации и реального уклонения от более важной обязанности. Отец или вдова в своих чувствах несравненно более склонны к тому, чтобы отомстить за смерть убитого, чем его клановые сородичи. Во всех ситуациях, когда клан во время торжественной раздачи благ выступает как единое экономическое целое, он остается монолитным только по отношению к другим кланам. В рамках клана проводится точный расчет между субкланами, входящими в него, а в рамках субклана – между индивидами. Таким образом, хотя, с одной стороны, единство клана фактически имеет место, оно, с другой стороны, сочетается с далеко идущей дифференциацией, со строгим соблюдением индивидуальных интересов и, last but not least, с типично коммерческим духом, не свободным от подозрительности, зависти и обмана.
Если подвергнуть личные отношения в рамках субклана конкретному анализу, то окажется, что напряженные и явно неприязненные отношения между дядей и племянником, как мы это видели в Омаракане, по крайней мере не являются редкостью. Истинная дружба иногда бывает между братьями, как это было с Митакатой и его братьями или с Намваной Гуйа’у. Однако, с другой стороны, и здесь, как в легенде, так и в жизни, известны случаи сильнейшей ненависти и акты насилия и вражды. Я приведу конкретный пример фатальной дисгармонии между теми, кто должен был бы составлять ядро клана, то есть внутри группы братьев.
В деревне, расположенной вблизи места, где я находился, жили три брата, из которых самый старший, глава клана, был слепым. Самый младший брат привык пользоваться этим его недостатком, срывая орехи бетеля с пальм, прежде чем они созревали. Слепой тем самым лишался принадлежащей ему части. Однажды, когда он в очередной раз обнаружил, что его надули, он впал в ярость, схватил топор и, затемно пробравшись в хижину брата, нанес ему удар. Раненый убежал и спрятался в доме третьего брата. Тот, разъяренный нападением на младшего брата, схватил копье и убил слепца. Трагедия имела прозаический финал, так как убийца по решению суда был посажен в тюрьму на год. В давние времена – в этом были согласны все мои информаторы – он совершил бы самоубийство.
В этом случае мы встречаемся с сочетанием двух типичных преступных действий: кражей и убийством, и следует их коротко рассмотреть. Ни одно из этих преступлений не играет значительной роли в жизни тробрианских туземцев. Кража выражается двумя понятиями: квапату (буквально «схватить») – слово это означает незаконное присвоение предметов личного употребления, орудий и ценных предметов – и вайла’у, специальным термином, которым называют кражу пищи растительного происхождения с огородов или из хранилищ ямса, а также похищение свиней или птиц. Если кражу предметов личного использования считают большим злом, то кража продуктов является наиболее позорной для вора. Для тробрианца нет большего позора, чем не иметь провизии, ощущать нехватку продуктов питания или просить их. Поэтому когда человек своим поступком обнаруживает, что находится в таком положении, что должен воровать пищу, то это вызывает такое сильное к нему презрение, какое только можно вообразить. Далее, кража ценных предметов является почти невозможной, поскольку все они хорошо маркированы {219} , тогда как кража предметов личного использования не наносит владельцу, по сути, никакого серьезного ущерба. В каждом из этих случаев наказание заключается в насмешках и позоре, которые обрушиваются на виновного, и действительно, все случаи краж, которые мне известны, были совершены людьми не вполне нормальными, отбросами общества или малолетними. Кража у белого человека лично ему не нужных вещей, таких как товары, предназначенные для торговли, консервы или табак, которые он по скупости хранит под замком, не используя их, – это особая категория краж и, видимо, не считается нарушением закона, принципов морали или добрых обычаев.
219
См. мою книгу «Аргонавты западной части Тихого океана».
Убийство случается крайне редко. По сути, во время моего пребывания, кроме выше описанного, был только один случай убийства: ночью копьем пронзили колдуна, пользующегося дурной славой, когда он скрытно подбирался к деревне. Это было сделано для защиты больного, жертвы колдуна, а сделал это кто-то из вооруженной охраны, которая в таких случаях стоит на посту всю ночь.
Кроме того, рассказывают о нескольких случаях убийства за прелюбодеяние, когда виновных ловят на месте преступления, или за обиду, нанесенную высокопоставленным лицам, наконец, в драках или поединках. И, конечно, также говорят об убийствах во время военных действий. Во всех случаях, когда мужчина погибает от рук людей из другого субклана, существует долг мести. Теоретически эта месть должна совершаться неотвратимо, но на практике она обязательна только в том случае, если речь идет о взрослом высокопоставленном человеке, но и тогда считается излишней, если погибший пострадал из-за собственной несомненной вины. В других случаях, когда вендетты явно требует честь субклана, ее избегают, заменяя «платой за кровь» (лула). Такой выкуп обычно применялся при заключении мира после войны, когда противной стороне давали компенсацию за каждого убитого и раненого. Но и при обычном убийстве лула освобождала наследников и родственников погибшего от обязанности вендетты (лугва).