Избранное (Дорога. Крысы. Пять часов с Марио)
Шрифт:
— Для женщины ее репутация дороже жизни, неужели ты этого не знаешь?
— Знаю, Лола.
— Ну?
— Я сделаю, что ты скажешь, сестра.
— Ты готова к этому?
Перечница-младшая понурила голову.
— Готова, — сказала она.
— Ты будешь носить траур до конца жизни и пять лет не выйдешь из дому. Вот мои условия. Ты принимаешь их?
— Принимаю.
— Тогда поднимайся наверх.
Перечница-старшая заперла на ключ дверь лавки и следом за сестрой поднялась на второй этаж. В своей комнате Перечница-младшая села на край кровати; старшая
Во время этой операции они сохраняли молчание. По окончании ее Перечница-младшая сказала, вздохнув:
— Знаешь, он поступил со мной, как последний негодяй.
Перечница-старшая промолчала во внимание к скорбному виду сестры. Та продолжала:
— Он зарился на мои деньги. Этот бессовестный человек думал, что у нас много денег; хоть лопатой загребай.
— Почему же ты ему вовремя не сказала, что у нас с тобой на двоих всего только тысяча дуро?
— Это было бы для меня погибелью. Он меня бросил бы, а я была влюблена в него.
— Тебя погубило молчание, сумасшедшая.
— Он жил со мной, пока у меня были деньги. А исчезли деньги, исчез и Димас. Бросил меня, как какую-нибудь шлюху. Димас — плохой человек, Лола. Развратный и жестокий.
Худые щеки Перечницы, на которых и без того всегда горел нервный румянец, запылали еще ярче.
— Разбойник он, вот он кто. В точности такой же разбойник, как тот Димас [20] .
Вспышка прошла, и она умолкла. Ее снова начали глодать сомнения. Что это она сказала о Димасе, добром разбойнике? Разве господу не угодны такого рода раскаявшиеся грешники? Перечница-старшая почувствовала острые угрызения совести. «От всего сердца прошу у тебя прощения, господи», — сказала она про себя. И решила завтра же, как только встанет, пойти к дону Хосе, он сумеет простить ее и утешить. Ей было срочно необходимо немного утешения.
20
Речь идет о так называемом «добром разбойнике», распятом, согласно христианской легенде, по правую руку от Христа.
Она опять провела рукой по глазам, как бы стараясь прогнать кошмар. Потом громко высморкалась и сказала:
— Ладно, сестра, переоденься. Я спущусь в лавку. Когда приведешь себя в порядок, можешь полить герань в галерее, как ты всегда делала до этой беды. Завтра повидаешь дона Хосе. Тебе нужно как можно скорее очистить грешную душу.
Перечница-младшая прервала ее:
— Лола!
— Что?
— Я умру от стыда.
— А у тебя еще осталось хоть немного?
— Чего?
— Стыда.
Лицо Перечницы-младшей сморщилось в гримасу отчаяния.
— Что же я теперь могу поделать, сестра.
— Стыд ты должна была почувствовать, когда задумала сбежать с неизвестным мужчиной. Что же ты тогда-то так не ломалась, прости господи?
— Дело в том, что дон Хосе… Дон Хосе — настоящий святой, Лола. Он не поймет моей слабости.
— Дон Хосе понимает все человеческие слабости, Ирена. В нем бог. И кроме того, хорошая исповедь тоже входит в мои условия, понятно?
Послышалось позвякивание монеты о витрину лавки. Перечница-старшая нетерпеливо бросила:
— Ну, решай же, сестра; меня зовут.
Ирена, Перечница-младшая, наконец сдалась:
— Хорошо, Лола, завтра я исповедуюсь. Я решилась.
Перечница-старшая спустилась в лавку. Она отперла дверь, и вошла Каталина, Зайчиха. У нее, как и у ее сестер, была заячья губа, а ноздри маленького носика непрестанно раздувались и опадали, точно она все время принюхивалась. Потому их всех и прозвали Зайчихами. А еще их называли Каками из-за того, что у них всех имена начинались на «К»: Каталина, Кармен, Камила, Каридад и Касильда, а отец их был заика.
Каталина подошла к прилавку.
— Мне на песету соли, — сказала она.
Пока Перечница-старшая отпускала ей соль, она подняла свою заячью мордочку к потолку, и у нее нервно затрепетали крылья носика.
— Лола, у тебя приезжие?
— Нет, а что?
— Кажется, послышался шум наверху.
— Должно быть, кошка.
— Нет, нет, это шаги.
— Кошка тоже ходит.
— Пойми же, это человеческие шаги.
Перечница-старшая отрезала:
— Вот тебе соль.
Зайчиха снова посмотрела на потолок, втянула носом воздух и уже в дверях обернулась и сказала:
— Лола, я все еще слышу шаги наверху.
— Ладно. Ступай с богом.
Редко когда в лавку Перечниц приходило столько народу, как в этот вечер, и редко такое необычное множество покупателей давало такую жалкую выручку.
Вслед за Каталиной пришла Рита-Дуреха, жена сапожника.
— На два реала соли, — попросила она.
— Разве ты вчера не брала?
— Может быть. Но мне нужно еще.
После паузы Рита-Дуреха, понизив голос, сказала:
— Я с улицы видела, у тебя наверху горит свет. А ведь счетчик-то щелкает.
— Ты, что ли, за меня будешь платить?
— Еще чего!
— Значит, не твое дело, пусть щелкает.
Потом пришли Баси, служанка аптекаря, и Ньюка, жена Чано; Мария-Курносая, которая тоже не могла забеременеть; Сара-Навозница; четыре остальные Зайчихи; Хуана, экономка маркиза дона Антонино; Руфина, жена Панчо, которая с тех пор, как вышла замуж, тоже перестала верить в бога, и еще два десятка женщин. За исключением четырех Зайчих, все приходили за солью и все слышали шаги наверху или, заметив свет в бельэтаже, беспокоились насчет счетчика.
Часов в десять, когда в селении уже все затихало, послышался мощный, раскатистый и слегка запинающийся голос Пако-кузнеца. Он шел по шоссе, выписывая кренделя, и остановился под лоджией Перечниц. В правой руке у него была бутылка, а левой он то и дело чесал в темени. То, что он орал, показалось бы темным и бессвязным, если бы все селенье не было в курсе дела.
— Да здравствует блудная сестра! Да здравствует красотка — лягушечьи ляжки и грудь, кап доска!.. — Он сделал комический жест, выражающий крайнее изумление, еще раз почесал в затылке, рыгнул, опять посмотрел на лоджию и заключил: — Кто сердце девицы покорил? Разбойник Димас ее обольстил!