Избранное (сборник)
Шрифт:
К старости он опаршивел, на спине у него не заживали лысые болячки. И все-таки Джека уважали. Как-то он хватил за ногу мамину приятельницу, балерину Оленину, и та целый месяц не могла танцевать, прокусил щегольские хромовые сапоги старому чекисту, приятелю Данилыча по Гражданской войне, тяпнул водопроводчика, терроризировал гостей Зубцовых и цветочницы Кати, но, когда после нападения на водопроводчика нам было предложено избавиться от Джека, вся квартира поднялась на его защиту. И даже молчаливый, необщительный Данилыч, рванув ворот рубашки, сказал, что грудью пойдет за Джека! Нас обязали купить Джеку намордник, тем
Сейчас я сидел в пустой кабине грузовика (шофер куда-то отлучился), а заарканенный Джек, грузный, старый, с изморщиненным загривком, беспокойно ерзал у меня на коленях, высунув морду в открытое окошко.
Мать с отцом и Вероня уже отправились налегке к новым берегам. Метро от Кировских Ворот [8] привезет их прямо к дому. В кузове грузовика на вещах сидит Павлик. Он почти спокоен, мы обговорили наше будущее: после школы будем по-прежнему встречаться каждый вечер или у него, или у меня. Я тоже почти спокоен, во всяком случае внешне, куда спокойнее Джека.
8
Сейчас – площадь Мясницкие Ворота.
Подходит Любка Кандеева. Я впервые замечаю, как она вытянулась. Любка очень долго в нарушение всех законов природы отказывалась расти и взрослеть. Сейчас она наверстывала упущенное.
– Жекуля, Жекуля! – пристает она к Джеку. – Увозят тебя, увозят, бедного!.. А ты оставайся, Жек, слышишь?
Джек слышит и, судя по тому, как благодарно лижет худые Любкины руки, охотно последовал бы ее совету.
С этюдником на спине подходит Сережа Лепковский. Он свистит, и Джек, вскинув порванное ухо, поворачивает к нему морду в тщетной надежде, что явился избавитель.
– Здравствуй и прощай, крысолов! – смеется Сережа. – Жаль, что я не портретист, стоило б написать твою чудную рожу!..
Двор живет обычной жизнью. Гремят телеги, грохочут бочки, всхрапывают битюги [9] , переругиваются грузчики с возчиками. Валид, успевший потратить непредвиденный заработок, с многими лишними движениями отдирает ручкой метлы навоз, присохший к асфальту. Играют дети, среди них немало младших братьев и сестер моих друзей-соратников. Резко, остро пахнет прокисшим вином и глухо – листвой.
9
Б и т ю г – рабочая лошадь, тяжеловоз крупной породы.
Подходит Мордан, хочет погладить Джека, но вдруг вспоминает о дурацкой дразнилке, которой годы преследует
– Большой, а без гармошки! – говорит он и сразу делает рывок прочь.
Его фраза раздражает и занимает меня свой бессмысленностью: во дворе полно больших ребят, и ни у кого нет гармошки. В деревне такое поддразнивание еще имело бы смысл, но в городе!.. И все-таки жалко, что я никогда больше не услышу: «большой, а без гармошки».
Появляется Арсенов с черными толстыми перчатками в устало повисшей руке. Оглядывает удивленно грузовик, вещи в кузове, Павлика на вещах, нас с Джеком.
– А силен твой кабысдох! – восхищенно говорит Арсенов, улыбаясь половинкой разбитого лица. – Давеча его кобели в лоскутья рвали, а он, бедный, и ответить не может. Но молодец, держался, не дал себя нокаутировать!.. – И Арсенов, волоча ноги, плетется дальше.
Выросла, будто из-под земли, Лайма, откинула загорелой рукой пепельные волосы с лица.
– Джечка, ты чего же нас бросаешь? И не стыдно тебе, не стыдно? – Она целует его.
Джек, повизгивая от любви и горя, лижет ей щеки, губы, нос.
– Смотри, глисты будут! – вмешивается неизвестно откуда взявшийся Вовка Ковбой.
Он сидит на пустой бочке с таким видом, будто все время здесь был.
– Не уехал еще? – слышится голос Ивана. – Ну, бывай!.. – Он крепко встряхивает мне руку. – Ты, в общем… привыкнешь, понимаешь?! Хорошие ребята везде есть. А нас не забывай…
Тут я понял, что и все остальные, хотя и заговаривали с Джеком, на самом деле прощались со мной. Лишь Иван сделал это в открытую.
– Эй, путешественник! – крикнул Ковбой со своей бочки. – Мы завтра в парк культуры идем, присоединяйся!
Вот что значит атаман! Может, они правда собирались в парк, но, скорее всего, Вовка нарочно придумал этот поход. Его слова разом вернули мне утраченное мужество. Ничего не кончилось, не оборвалось, завтра я опять буду с ними, жизнь продолжается.
– Спасибо, Ковбой, – говорю я. – Где и когда мне быть?
– У центрального входа, в одиннадцать.
Джек вдруг так рванулся из моих рук, что я его едва удержал. Дверца кабины распахнулась, и шофер рывком взлетел на сиденье. Джек загодя почувствовал его запах и сделал последнюю отчаянную попытку к бегству.
Грузовик вздрогнул, хрустнули вещи в кузове, и мы тронулись. Джек завыл…
На другой день точно в назначенное время я подходил к центральному входу в парк. Я увидел их издали, с Крымского моста, хотя вокруг роилась толпа и найти их было совсем не просто. В этот по-июльски жаркий и паркий майский день все надели летнее: мужчины – белые рубашки, женщины – светлые кофточки. Наши ничем не выделялись, но мазок, обозначавший их на картине праздничной сутолоки, ударил мне в глаза лишь мной одним ощутимой яркостью.
Они приехали раньше, чтобы я не ждал в одиночестве, и трогательная их предусмотрительность заставила меня больно ощутить свою отдельность. Мне казалось, отдельность эта метит меня зримым крестом, как на дверях гугенотов. Мне хотелось скорее стереть крест, и я сам не заметил, как перешел с шага на бег.
Лучшие люди двора собрались здесь: Вовка Ковбой, Лайма, Иван, Любка Кандеева, Сережа Лепковский, Борька Соломатин, ну и, конечно, Павлик. Не хватало лишь Славы Зубкова, но он давно отбился от стаи, да Тольки Симакова, не простившего мне предательского отъезда.