Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Ранним утром Иванко вышел в сад. Мальчик исхудал и почернел. Но глаза смотрели спокойно и пристально. Солнце светило прямо в лицо, ласковое и слепящее. Все вокруг возносило ему хвалу: птицы, пчелы, букашки. Сад стоял сияющий и радостный, только что омытый дождем. И казалось, идет обряд венчания. Два тополя остановились в воротах, торжественные и степенные, как заезжие сваты. Перед ними, застыдившись, склонилась яблонька, в одеждах пышных и белых. Рядом горделиво поднял голову жених — кудрявый и розовый абрикос. А вокруг стояли дружки — веселые, убранные цветами вишенки. И под ноги молодым уже брошен свадебный коврик — кто первый ступит, тот
Но еще сильнее несло гарью.
Иванко прошел в те стены, которые еще вчера были его домом. Черепки хрустели под ногами. Иванко нашел мешок и собрал в него кой-какую мелочь. «Увольнительный билет» валялся на полу, Иванко поднял его, обтер и сунул в карман. Потом надел шапку и взял отцовскую палку.
Рябко понял и жалобно завизжал. Иванко сердито пихнул его ногой, но у ворот обернулся и свистнул. С радостным повизгиванием Рябко кинулся Иванку под ноги. Иванко надвинул шапку на глаза и, не оглядываясь, поспешно зашагал прочь от родного дома. Рябко замахал хвостом и побежал перед ним.
— Иванко! — раздался голос. И босые ноги торопливо затопотали сзади.
— Куда же ты, Иванко?
Иванко потупился и молчал. Рябко уселся у его ног в ожидании.
Девушка смотрела широко раскрытыми глазами, и в глазах этих сменялись и удивление, и жалость, и обида, и горе, и страх. Глаза были карие. И она сразу потупилась, как только Иванко поднял на нее взгляд. Перекинула косу на грудь и принялась теребить кончик.
— А как же… отец… старый Гнат?
— Люди похоронят… — помолчав, сказал Иванко. — Юшеки взяли, чтоб обрядить, Юринчук Степан гроб тешет. А я не могу…
Молчали. Девушка дышала коротко и часто. Иван медленно и глубоко. В зарослях акаций вдоль улицы дружно гудели шмели… Рябко мел хвостом тропку.
— А… я? — наконец отважилась девушка и вся сжалась.
Молчание.
— Насовсем?…
Иванко переложил торбу с одного плеча на другое.
— Насовсем?
— Вернусь…
Плечи у девушки задрожали.
— Когда?
Иванко молчал.
— Куда же ты идешь?
Иванко молчал.
Девушка припала головой к тополю и громко заплакала. Рябко тихонько повизгивал.
— Галя…
Девушка встрепенулась — сразу радостная и улыбающаяся, только на ресницах еще дрожали слезы.
— Не уйдешь?
— Я вернусь…
— Скоро?
— А как же. Долго это не продержится. Люди не стерпят.
— В лесовики пойдешь?
— Нельзя иначе…
Теперь девушка, уже не стесняясь, обняла Иванка. Она прижималась к его груди, она голубила его щеки, поцеловала в плечо.
— У отца… — прошептала она наконец, — под крыльцом обрезы схоронены… и два ящика с патронами.
— А ну… принеси… один…
— Иди к большаку. У фигуры подожди. Сейчас принесу.
Девушка еще раз прильнула к нему на миг и исчезла за кустом сирени. Иванко толкнул Рябка и зашагал.
На большаке, у распятья, ждать ему пришлось недолго. Галя принесла под фартуком короткий обрез — из русской винтовки — и две пригоршни патронов. Кроме того, она сунула в торбу мешочек с солью — на соль в дороге выменяешь и хлеба и молока…
Был первый день мая. Май сулил богатое, раннее лето: еще недели две, и подойдет первая косовица. Иванко шел обочиной дороги, и молодой пырей щекотал ему ступни. В огромном мире Иванко, казалось, совсем один. Бескрайний, синий, ослепительный шатер раскинулся над ним, зеленые поля убегали вдаль, изгибались, горбились, поднимались с двух сторон — до самого горизонта. Вокруг лежал зеленый и синий мир, он пахнул черноземом и солнечным теплом.
Иванко направлялся к станции.
За первым леском, возле ручья, где тывровский большак пересекает могилевский, Иванко торопливо сбежал с дороги и спрятался под мостиком. Полчаса грохотали над ним по настилу большие и тяжелые фургоны военного обоза. Иванко насчитал их восемь десятков. Они были гружены мешками сахара. Из Джуринского или Деребчинского сахарного завода немцы вывозили сахар к железной дороге.
За вторым леском Иванко напился из придорожного колодца. Рябко жадно лакал из лужи у стока. Потом Иванко развязал мешочек с солью и положил крупинку на язык, комочек он кинул и Рябку. Собака понюхала, лизнула разок, укоризненно подняла глаза на хозяина и, завиляв хвостом, жалобно заскулила. Со вчерашнего утра Иванко ничего не ел. Вдруг из-за леса закурилась пыль, и Иванко поскорее прыгнул в овражек за пригорком. По дороге от станции двигалась большая воинская часть. Мадьярские кирасиры растянулись в марше больше чем на километр. Шел батальон, а может быть, и полк. На повозках стояли пулеметы, позади грохотали восемь шестидюймовок. По селам и местечкам Надднестровья разводились дополнительные гарнизоны.
Перед третьим леском Иванко решил отдохнуть — в голове мутилось, горячий пот обливал все тело. Иванко сошел с тропы в кустарник и, обессиленный, сел. Рябко постоял, повертел хвостом, потом вздохнул и свернулся калачиком у его ног. В это время за кустами боярышника и барбариса замелькало что-то синее и белое, и через мгновение на тропинку, шагах в двухстах от него, вышла женщина в синей юбке и белой кофточке. Она шла прямо на Иванка.
Теперь уже видно было, что это совсем молоденькая девушка — лет восемнадцати, как и он. В левой руке она несла узелок в красном платочке, в правой держала прутик. Девушка шла, напевая и охлестывая прутиком высокие колокольчики, росшие вдоль тропинки. Рябко насторожил уши и тихо зарычал.
Когда девушка поравнялась с Иванком, Рябко сорвался с места и с угрожающим лаем кинулся ей навстречу.
— Назад! — крикнул Иванко, тоже вскочив.
От неожиданности девушка даже побледнела, прутик выпал у нее из рук.
— А ну, замолчи! — крикнул Иванко еще раз и в сердцах огрел собаку палкой. Обиженно взвизгнув, Рябко отскочил.
— День добрый, — неловко буркнул Иванко.
— Зд…здравствуйте. — Девушка еще не опомнилась от испуга, и красный узелок дрожал в ее опущенной руке. Иванко не видел ничего, кроме узелка: известно — в таких узелках берут в дорогу еду. У Иванка даже ноздри задрожали, он глотнул пересохшим горлом: в узелке, конечно, хлеб, яйца, а может, и кусочек сала! Синяя юбка, белая матроска, ноги обуты в туфельки, — сытое панское отродье, буржуйское щеня!..
— Дайте мне… хлеба… — буркнул Иванко и густо покраснел.
— Хлеба? — растерялась девушка. — Нет у меня хлеба…
— А это? — Иванко сердито насупился и ткнул пальцем в узелок.
Рука девушки вздрогнула, она поскорее отдернула узелок и спрятала его за спину.
— Это не хлеб… это не… это просто так…
Но тут случилось непредвиденное. Указывая пальцем на узелок, Иванко поднял руку, и обрез, который он придерживал локтем под бушлатом, вдруг грохнулся на землю, к его ногам.