Избранное в двух томах. Том I

Стрехнин Юрий Федорович

Но, как догадываюсь, Порываев хочет, чтобы сейчас, в ответственный момент, я сам был у Рублева. Хочет потому, что знает о моих довольно близких отношениях с ним, а также потому, что слегка тревожится, зная характер Рублева, склонного порой действовать слишком поспешно. Конечно, комдив не считает, что я должен быть при Рублеве комиссаром. Но я знаю, от моего присутствия ему будет спокойнее. Ведь у меня все же фронтовой опыт, а Рублев в войну был еще мальчишкой и, хотя служит в армии уже лет двадцать, настоящего пороху не нюхал.

Приотставший было Кобец нагоняет меня:

— Может быть, нам вместе к Рублеву поехать? Чтобы все разом охватить: вы в один батальон, я — в другой.

— Нет, зачем же? — говорю я в ответ. — Поверяющие из округа вот-вот там появятся, инструктор

наш уже в полку да еще мы с вами оба… Не многовато ли гостей, когда хозяева на работе?

— Как считаете нужным, — кротко соглашается Кобец. Но я знаю: под этой кротостью — недовольство, что ему нужно согласовывать свои действия со мной. Хотя мы служим в дивизии вместе не первый год, ни Кобец, ни я все еще не свыклись с тем, что он — мой подчиненный. Если бы мы до нашей теперешней совместной службы не знали друг друга, то, вероятно, быстро бы привыкли один к другому, как свойственно людям, оказавшимся на совместной работе. Но мы-то с Кобецем знакомы очень давно, еще с войны. Правда, последние годы до нашей встречи с ним в дивизии мы ничего не слышали один о другом.

…Особенно памятна мне наша первая встреча летом сорок третьего перед тем, как начались бои на Курской дуге, — в тех местах стоял полк, в котором я начинал свою фронтовую службу.

На моих погонах красовалось тогда всего по одной маленькой звездочке. И должность моя была небольшая: командир стрелкового взвода. Я прибыл в полк в то время, когда он находился на формировке.

Взвод получил не сразу. Довольно долго мы, офицеры, только номинально числились командирами: командовать-то до прибытия пополнения было некем. По этой причине времени свободного у нас было хоть отбавляй. А чем его заполнить? Читать? Но что? В моем распоряжении была одна-единственная попавшая ко мне случайно книжка — маленький томик Блока. Я любил заглядывать в нее.

Однажды, когда я сидел на крылечке хаты, в которой жил, и перелистывал Блока, я услышал строгий возглас:

— Товарищ младший лейтенант!

Передо мною стоял незнакомый капитан — высокий, с тонким, нервным лицом. На его тщательнейшим образом заправленной гимнастерке посверкивала одна-единственная награда — медаль «За боевые заслуги», а кирзовые сапоги начищены были чем-то необыкновенным так, что сверкали, словно лакированные.

Я вскочил, полагая, что капитан, видно ретивый службист, намерен сделать мне замечание за то, что я не заметил его и не отдал ему чести. Во искупление своей невольной вины я лихо откозырял ему. Капитан ответил мне небрежным взмахом ладони и спросил, показывая на книжку:

— Что это у вас? — Взял, полистал: — Стишки? Рекомендую вам в свободное время читать уставы, а не это. — Он брезгливым жестом вернул мне томик.

Так я познакомился с Кобецем, который был прислан к нам в батальон заместителем комбата по строевой части, а до этого, как мы потом узнали, был где-то комиссаром батальона, но после упразднения комиссарских должностей его на политработе почему-то не оставили.

С той встречи я почувствовал: Кобец невзлюбил меня с первого взгляда. Да и я, пожалуй, отвечал ему в этом отношении взаимностью. Даже то, что обычно очень сближает людей — совместное участие в боях, — не сдружило нас, хотя и побудило с большим уважением относиться друг к другу, особенно после того случая, когда роте, в которой я служил, пришлось выдержать, в первые дни боев на Курской дуге, в открытой степи, сильную контратаку немцев. Именно тогда, в самый трудный момент, к нам в роту, выбитую уже наполовину, явился Кобец с подкреплением из нескольких бойцов, наспех собранных из тыловых подразделений, и это решило исход боя в нашу пользу. В том бою я увидел, что Кобец храбр и не кланяется пулям, а это главное, что заставляет уважать человека на войне. Не нравилось мне только то, что Кобец настойчиво вмешивался в каждую мелочь, словно бы не доверяя нам, командирам. Но такова уж была — да и поныне осталась такой — его натура. Человек он искренне преданный делу, действует всегда из самых благородных побуждений, но действует довольно часто таким образом, что это не вызывает расположения людей к нему.

Мы расстались с Кобецем в конце сорок третьего, когда меня

ранило. Вернувшись из госпиталя в полк, я его там уже не застал: говорили, что Кобец, к тому времени получивший звание майора, дослужился до заместителя командира полка по строевой и вскоре после этого ушел куда-то на повышение. Поговаривали, что наш командир полка, который с Кобецем не очень ладил, дал ему, чтобы быстрее избавиться от него, великолепную характеристику. Потом, по слухам, кто-то еще во время войны видел Кобеца в тылу, на курсах усовершенствования. Затем я на многие годы потерял его из вида. Получив назначение сюда, я с удивлением увидел Кобеца в роли временно исполняющего мою должность и узнал, что до этого он служил в Москве в министерстве, в инспекции. Почему его у нас в дивизии не выдвинули на повышение, а прислали меня, оставив его только моим заместителем, не знаю. Во всяком случае, я в этом ничуть не повинен, как не повинен и в том, что Кобец все еще не может получить звание полковника, хотя мы с Порываевым и хлопотали об этом. А по каким причинам переместился Кобец из Москвы в наш гарнизон, остается тайной для меня до сих пор. Правда, как-то однажды, разоткровенничавшись, он объяснил это тем, что пострадал за свою принципиальность, работая в инспекции. Но, насколько я знаю Кобеца, принципиальностью он считает свою предрасположенность видеть в людях прежде всего плохое. Эта предвзятость вредна вообще, а в политработе — особенно. Но может быть, Кобец лучше, чем он мне кажется. За дело он болеет, правдив, упорен, когда отстаивает свои убеждения. Но я почему-то всегда насторожен по отношению к нему, и он, видимо, чувствует это. Знаю, что нехорошо это с моей стороны, и давно собираюсь поговорить с ним по душам. Но это не так-то просто. Психологическая несовместимость? Вот и сейчас — идем рядом, а теплого разговора не получается.

— Если вы к Рублеву, то не отправиться ли мне к его соседу? — спрашивает мой зам.

— Да, конечно! — отвечаю я. — Не исключено, что, если наметится общий успех, главная задача перейдет соседнему полку. Свяжитесь со мной оттуда в случае чего. — Я стараюсь, чтобы мои слова, обращенные к Кобецу, звучали как можно доброжелательнее. — Вечером встретимся!

3

Рублева я не застал на его временном КП — на опушке леса, где под сенью деревьев укрылись штабные автобусы. Верный привычке как можно чаще бывать в подразделениях, Рублев, оказывается, укатил в батальон майора Левченко. Ну что же, поеду туда, благо недалеко — в этом же лесочке.

Я нахожу Рублева и Левченко в газике склонившимися над планшетом с картой: Рублев ставит задачу батальону.

Рублев высок, смугл, курчавые черные волосы на висках пружинятся из-под фуражки. С горбинкой нос, быстрые глаза под густыми бровями. Чем-то, особенно бровями, он всегда напоминает мне Багратиона. А комбат Левченко круглощек, лицо розовое, чуть пухлые губы, ему уже за тридцать, но выглядит он куда моложе. Когда они рядом, бросается в глаза, как различны они не только внешне, но и характерами. Левченко спокоен в движениях, нетороплив в мыслях. Рублев же — весь энергия, огонь. В прежние времена из него вышел бы неплохой кавалерийский офицер.

— Видите, — показывает он комбату на карте, — все решается тем, сумеем ли быстро выйти вот на эту развилку. Сумеем — значит оседлаем шоссе и свяжем маневр «противника».

— Какова она, к той развилке стежка?.. — в задумчивости говорит Левченко, рассматривая карту. Пушистые брови его озабоченно сдвигаются. — Ущелье надо преодолеть, да еще речку…

Судя по карте, через речку должны быть броды. Но сейчас они наверняка скрыты бурно поднявшейся весенней водой.

— Ваше решение, товарищ комбат? — не терпится Рублеву.

Левченко сосредоточенно вглядывается в карту. Потом отвечает не спеша, как бы размышляя вслух:

— Много машин посылать — растянутся, свяжут друг друга, теснина там… Пошлю три бронетранспортера. Все остальное — параллельной дорогой. Дальше, но вернее.

— Что ж, правильно! — сразу соглашается Рублев. Но узнать его мнение до того, как Левченко объявил свое решение, едва ли удалось бы. Изволь думать сам. Заранее Рублев не подскажет, сначала выслушает.