Избранное в двух томах. Том I

Стрехнин Юрий Федорович

— Нет…

— Это почему же? — Я пристально глянул Володьке в глаза. — Вы…

— Нет, что ты, папа! — Щеки Володьки вспыхнули румянцем смущения, он, вероятно, догадался, о чем я хотел его спросить. — Поверь, папа, что…

— Ладно, верю! — поспешил я погасить испуг в его глазах. И не только испуг — гнев, искорки которого замерцали в его карих с крапинками глазах, таких, как у Рины, хотя он их и не мог у нее унаследовать. Но такие же искорки бывают и у нее, когда она сердится.

— И когда же вы нас с матерью позовете на свадьбу?

— После того, как Фая кончит десятый класс.

— А восемнадцать лет когда ей исполнится?

— В июле. Она немножко моложе меня.

— Ишь ты, старик… Ну, и как, где вы намерены

жить потом? Если ты все-таки поступишь в высшее военное училище…

— Я буду поступать в университет.

— Ну что ж… Тебе виднее, кем быть. Однако серьезно ли твое решение? Ты еще с седьмого класса собирался стать офицером.

— Я передумал, пана.

— Почему?

Володька помялся. Видно, ему все же не хотелось огорчать меня.

— Я не потому, что против службы в армии… Надо, так срочную отслужу. Я долго думал. Но быть на всю жизнь военным — не очень перспективно. В любой момент можно оказаться ненужным.

— Откуда ты успел набраться таких взглядов? Не знаешь, какова обстановка на свете? Надеюсь, в газетах читаешь не только спортивные новости?

— Но это временные осложнения. А потом все успокоится.

— Когда потом? После всеобщего разоружения? Или после всеобщей войны?

— Я думаю, папа, такая война теперь — анахронизм. Ведь известно, в ядерной войне победителя быть не может. И это понимают все.

— Но это еще не значит, что не может возникнуть самой войны.

Володька только улыбнулся в ответ, и в его улыбке я почувствовал нечто снисходительное. Я не узнавал своею сына. Еще недавно он был доверчивым парнишкой, каждое мое слово принимал без всякого сомнения. А теперь передо мной сидел какой-то доныне не известный мне юноша, совершенно уверенный, что все им решается абсолютно правильно и пересмотру не подлежит. Когда он успел стать таким? И кто его таким сделал? Как незаметно, прямо-таки на глазах, меняются сыновья! Неужели я, занятый своею службой, воспитанием тысяч таких, как Володька, что-то просмотрел в нем?

— Очень уж ты благодушно настроен, — сказал я Володьке. — «Если надо — срочную отслужу, война не может возникнуть…» Кто-то вместо тебя будет принят в училище. А ты, мой друг, даже срочную служить не очень охоч, вроде одолжение государству делаешь? Знаешь, мне, пожалуй, стыдно за тебя, сын.

В глазах Володьки что-то дрогнуло:

— Тебе не придется стыдиться за меня, папа. Если призовут — прослужу как надо. Но только лучше потерять два-три года, чем всю жизнь.

— Потерять? Разве военная служба — это потерянные годы? Да нельзя стать настоящим мужчиной, не пройдя ее! «Потерять…» По-твоему, я понапрасну теряю жизнь? И другие офицеры — тоже?

— Кому что правится, папа…

— Очень неожиданно ты разлюбил то, что выбрал. А впрочем, — спохватываюсь я, — если это действительно так, то уже хорошо, что это случилось сейчас, а не позже. Позже пришлось бы ломать жизнь. Ты прав, без призвания любое дело не дело, а тем более профессия офицера. Ее сменить труднее, чем любую другую. Ты помозгуй-ка все-таки обстоятельнее — правильный ли выбор делаешь? Кем думаешь стать, окончив университет?

— Там видно будет.

— Видно должно быть с самого начала… Выходит, тобой руководит не призвание? Скажи откровенно, почему ты вдруг решил поступить именно в университет?

— Фая туда собирается…

— Значит, ты — за компанию?

Вовка вспыхнул:

— Я могу решать и самостоятельно!

— А она что, против того, чтобы ты стал военным, как хотел раньше?

— Нет, она меня не отговаривала, нисколько. Наоборот… Знаешь, как она тебя уважает!

— Очень рад… Ну, ладно. На какой же факультет вы намерены поступить?

— На физико-математический.

— Значит, когда закончишь, сможешь быть или преподавателем, или научным работником. Мечтаешь о кафедре, о лаборатории? Какие-нибудь проблемы уже имеешь в виду разрабатывать?

— Не знаю…

—

Ну а я и тем более… Кем ты практически хочешь быть — ну, всю жизнь? Ты всерьез задумывался об этом?

— Меня интересует электроника. А для того чтобы ею заниматься, лучше быть штатским.

— Как сказать… Дело идет к тому, что в армии, даже в пехоте, командиру придется иметь с нею дело. И вообще ты не прав, сын, считая, что между офицером и штатским специалистом — огромная дистанция. Она, брат, сокращается довольно быстро. Это когда-то офицер ходил на службу с саблей, а инженер или педагог — с портфелем. Теперь с саблей офицера не увидишь, а с портфелем — частенько. Все в соответствии с развитием техники. В прежние времена военная техника была от обычной начисто отлична. А теперь — и машины, и рации, и многое другое в принципе одни и те же и в армии и не в армии, только назначение разное. Поэтому и офицер теперь — не в замкнутом сословии, как некогда. Одной ногой он в армии, а другой — на гражданке. И это естественно. А ты стараешься противопоставить одно другому.

— Да я не противопоставляю, — смущенно улыбнулся Вовка. — И быть военным мне интересно бы, знаешь. Но только вот разные соображения…

— Ну что же, соображай, соображай, — улыбнулся я. — Время еще есть, прикинь, что и как. Помозгуй как следует, где твоей душе место. И не думай, пожалуйста, что армия твои таланты зароет. Это, брат, взгляд давно устаревший, что в офицеры идет тот, кто ни на что большее не способен.

— Да я так и не считал… Хорошо, я еще подумаю, папа! Но пока что мы с Фаей все-таки имеем в виду университет.

— Допустим, оба выдерживаете экзамены и поступаете. Ну а если один из вас выдержит, а другой нет? Тогда как?

— Другой устроится на работу. Снимем комнату…

— А ты знаешь, сколько стоит снять комнату в городе?

— Как-нибудь проживем.

— Прежде чем жениться, надо создать базу… — начал я поучать Вовку, но сразу же скомкал свои поучения, вспомнив, что мы с Риной поженились, имея базой только горячее желание быть вместе и две студенческие стипендии.

Мне нравится, что Вовка стремится к самостоятельности и не боится трудностей жизни. Как-то забываем с годами, что молодости свойственно не принимать в расчет многое из того, что позже кажется безусловно важным. Но с другой стороны… Действительно, почему же то, что казалось нетрудным в юности нам, должно быть более трудным для наших детей? Конечно, в мире многое переменилось. Повысился уровень «детскости», что ли? Мой отец шестнадцати лет уехал из деревни в Питер на заработки, имея при себе только родительское благословение, ковригу хлеба и полтину деньгами. Устроился в артель каменщиков, где работал один из земляков, и уже с первой получки стал посылать по рублю-другому в деревню. Я, как и многие мои сверстники, к девятнадцати годам считал себя вполне самостоятельным человеком и даже мысль о том, чтобы пользоваться какой-нибудь родительской помощью, считал для себя обидной. Да и родители мои не очень-то старались опекать меня с первых шагов самостоятельной жизни. А сейчас? Наши дети к семнадцати-восемнадцати годам куда более развиты, чем мы в свое время. В споре с ними по любому вопросу — палец в рот не клади. А вот в смысле житейской самостоятельности… Не у всех она в характере заложена, как у Володьки. Чтобы далеко не ходить за примером — наш Пал Саныч. У него сын — инженер, уже семь лет женат. Невестка тоже в конструкторском бюро работает, да и семья не велика — одна дочка. Но Пал Саныч регулярно, как алименты, посылает своему великовозрастному дитяти деньги из каждой получки, из своих сбережений наскреб им на кооперативную квартиру. Подозреваю, что и служить-то он продолжает не только из любви к армейской жизни. Может быть, и ушел бы на покой, имея за плечами достаточную выслугу, да будет ли ему покой, если из пенсии он не сможет выделить для сына столько, сколько выделяет из полковничьей зарплаты.