Избранное в двух томах
Шрифт:
парашют.
Во время дикой свистопляски в кабине беспорядочно падающего самолета
кольцо, по-видимому, выпало из своего кармашка и болталось на тросике где-то
возле него.
И Анохин сумел, ничего не видя, нащупать это не ко времени затерявшееся
кольцо, выдернуть его и раскрыть парашют.
Все дальнейшее — приземление в болото, возвращение на аэродром, длительное лечение в госпитале — было по сравнению с только что пережитым
если не легче, то, во всяком
аварии Анохин все-таки лишился. .
Он остался в живых исключительно благодаря собственной выдержке, хладнокровию, квалификации мастера парашютизма, даже физической силе. Все
это бесспорно. Но я усматриваю в случившемся и другую, не менее важную
сторону.
Штырек механического указателя положения шасси честно сигнализировал о
«третьем звонке» перед разрушением крыла — его опасных остаточных
деформациях, возникших еще в предыдущем полете. И однако, столь очевидный
сигнал остался непонятым и не принятым во внимание.
Это вообще бывает чаще, чем принято думать, что машина перед тем, как
«взбрыкнуть», предупреждает людей о своем недобром намерении. Но
предупреждает почти всегда еле слышно, как бы шепотом. Надо иметь тонкий, изощренный слух, чтобы услышать ее.
Здесь же машина не шептала, а, можно сказать, громко, в голос кричала о
своей неисправности. Почему этот голос не был услышан? Думаю, что не по
недостатку квалификации руководителей работы, а прежде всего под
гипнотическим воздействием пресловутого «давай, давай!».
Знания, те самые знания, которые, как мы установили, должны сопутствовать
смелости, подкреплять, а порой и подменять ее, на сей раз своей миссии не
выполнили.
* * *
Одним из сильнейших элементов воздействия на психику летчика, едва ли не
самым серьезным испытанием его волевых качеств принято считать так назы-268
ваемую оторванность от людей и всего земного, одиночество человека в трудной
обстановке полета.
При подготовке первой группы космонавтов к орбитальным полетам вокруг
Земли им всем пришлось даже пройти через специальное испытание в
сурдокамере — наглухо закрытом, звуконепроницаемом, полностью
изолированном от внешнего мира помещении, в котором испытуемые жили в
течение полутора-двух недель. Предполагалось, что реакция на длительное
одиночество позволит судить о психической устойчивости космонавта.
Не берусь судить, как для космонавтов, но применительно к пилотам, летающим в пределах атмосферы, сила влияния «оторванности от всего земного»
кажется мне несколько преувеличенной.
Особенно после внедрения
Радио дошло непосредственно до летчика уже при жизни нашего
авиационного поколения и — не будем скрывать — поначалу было принято
летающей братией без особого энтузиазма. Причиной тому послужил не один
только присущий грешному человеку консерватизм; первые образцы бортового
радиооборудования были действительно чрезвычайно неудобны, чтобы не сказать
— мучительны. Жесткие чашки вмонтированных в шлем телефонов (эту
комбинацию так и назвали «шлемофон») больно давили на уши. Плоские бочонки
ларингофонов, плотно прижатые на резинке к шее, — иначе сколько-нибудь
внятная передача была невозможна, — вызывали непроизвольные ассоциации с
казнью через повешение. Шум, треск и помехи передаче и приему были таковы, что первые радиопереговоры в воздухе напоминали классическое собеседование
двух полуглухих старух:
— Здорово, кума!
— Купила петуха. .
Впрочем, удивляться этому не приходится: дело было, что ни говорите, очень
новое. Удивительно скорее другое: всего через несколько лет полеты без
надежной двусторонней радиосвязи стали представляться каким-то диким, немыслимым анахронизмом.
Медовый месяц непосредственного общения летчиков с радиотехникой
привел (как и положено всякому медовому месяцу) даже к некоторым
излишествам. Руководители полетов, стоя на старте с микрофоном в руках, сначала стали давать летчикам на борт ин-269
формацию о ветре и обстановке на аэродроме (что заслуживало безоговорочного
одобрения), затем начали указывать на видимые с земли — или предполагаемые
— ошибки пилотирования (что уже следовало делать далеко не всегда и во
всяком случае, с большой осторожностью), и, наконец, некоторые из них, войдя
во вкус, перешли к непрерывному словесному аккомпанементу под руку летчику.
В эфире только и стало слышно:
— Доверни влево!
— Доверии вправо!
— Подтяни!
— Выравнивай! — Убери газ!
— Отпусти!
— Тяни!
— Низко!
— Высоко! — и многое другое, порой весьма колоритное.
Но прошел медовый месяц — прошло и чрезмерное увлечение радио как
модной новинкой на старте. Руководители полетов научились эффективно и
экономно использовать его, научились пользоваться им и летчики.
Впрочем, на этом устремления к радиоизлишествам не закончились. Нашлись
вскоре такие сверхэнтузиасты радиосвязи, которые решили потребовать от
летчика-испытателя чего-то вроде непрерывного репортажа о ходе испытания.