Избранное в двух томах
Шрифт:
не какой-то особой отточенностью пилотирования или глубиной технических
знаний отличалась его творческая летная индивидуальность.
Может быть, вспоминая человека, ушедшего из жизни несколько десятилетий
назад, не очень-то уместно возвращаться к узкоспециальным, профессиональным
спорам, порожденным когда-то его деятельностью. Но горячие споры о
различных стилях полета продолжаются с не меньшей страстностью, особенно
среди молодых пилотов, и в наши дни. И в этих спорах
едва ли не чаще, чем любое другое: его призывают в свидетели, на него
ссылаются, этим именем клянутся.
Спустя полвека после гибели Чкалова в прессе неожиданно появились новые
публикации, посвященные обстоятельствам этого трагического события. Что ж, история есть история, и стремление познать ее в истинном виде закономерно.
Однако из всего, высказанного в ходе этой возродившейся дискуссии, если
исключить наиболее спорные и голословные утверждения и предположения, остается по-прежнему главное: отсутствие должного порядка на летно-испытательной станции КБ Поликарпова, поспешный выпуск в первый полет
опытного самолета И-180 с неустраненными дефектами и неподготовленного к
эксплуатации в зимних условиях. Ну и, к сожалению, сопутствующее: неограниченное доверие Чкалова к главному конструктору и его сотрудникам, полная уверенность летчика в безотказной работе мотора, даже не утепленного по
всем правилам. . Думая о гибели Чкалова, не могу отвлечься и от того, что в том
же КБ в течение нескольких лет погибли кроме него в П. Г. Головин, и М. А.
Липкин, и Т. П. Сузи, и В. А. Степанченок — едва ли не больше испытателей, чем во
51
всех прочих наших самолетостроительных конструкторских бюро, вместе взятых.
Случайное совпадение? Не знаю. Но боюсь, что скорее — стиль работы. .
Сейчас, в наши дни, приходится порой слышать мнение, будто главным
делом всей жизни Чкалова был перелет в Америку, выполненный им вместе с
Байдуковым и Беляковым. Не уверен в правомерности самой постановки такого
вопроса — сначала надо договориться о том, что мы будем понимать под
«главным делом». Но, даже с такой оговоркой, думаю, что главным делом — в
любом значении этого выражения — жизни Чкалова было испытывать самолеты.
А перелет (точнее, два перелета: через Арктику на Дальний Восток и через
Северный полюс в Америку), при всем своем огромном пропагандистском и
практическом значении, представлял собой, наподобие находящейся над водой
верхушки айсберга, лишь малую, видимую часть огромной работы, более того —
целой жизни, прожитой в авиации Чкаловым, Байдуковым, Беляковым и еще
многими умными, самоотверженными, преданными своему делу людьми.
Мое знакомство с этим человеком, к сожалению, не было очень близким и
продолжалось
испытании нового самолета.
И, тем не менее, могу с полным основанием сказать: наше знакомство. Хотя, будь на месте Чкалова человек с другим характером, конечно же никакого
знакомства не получилось бы — здоровались бы при встрече, и все. . Судите
сами: с одной стороны, национальный герой, человек мировой известности, непререкаемый авторитет в своем деле, а с другой — зеленый юнец, фактически
делающий в испытательной авиации еще самые первые шаги. Так вот: для
Чкалова в этом препятствия не было. Не теми мерками определялся его интерес к
людям.
Увидев Чкалова впервые, я, каюсь, проявил интерес к нему только как к
«знаменитости» и заметил в его облике лишь то, что прежде всего бросалось в
глаза. Внешняя манера его поведения была грубоватая: он с первого знакомства
именовал собеседника на «ты», широко орнаментировал свою речь
фольклорными терминами и не пытался выдавать кефир за свой любимый
напиток. Все это, повторяю, легко
52
бросалось в глаза даже такому поверхностному наблюдателю, каким был я. Но
вскоре произошёл случай, открывший Чкалова с новой, неожиданной для меня
стороны. В жизни одного из наших коллег возникла сложная ситуация личного
характера, которую он очень остро переживал. И вот в комнате летчиков я как-то
обнаружил, что едва тема общего разговора, перескакивая с одного предмета на
другой, отдаленно приближалась к тому, что могло затронуть душевные
переживания нашего товарища, Чкалов неизменно очень тонко, но решительно
поворачивал беседу в безопасную сторону. Это было новым для меня в его
облике и заставило призадуматься.
Еще одна, может быть, мелкая, но характерная для Чкалова деталь. После
перелета через Северный полюс в Америку он привез с собой легковую
автомашину — блестящий темно-синий «Паккард». В те годы личная
автомашина, а тем более столь шикарная, была редкостью. Так вот в этом
автомобиле Чкалов никогда не уезжал с работы один. Если полный комплект
пассажиров не набирался на аэродроме, он продолжал подбирать людей, которых
обгонял по дороге, и успокаивался лишь тогда, когда машина была полна.
Много лет спустя после гибели Чкалова зашел у меня разговор о нем с
человеком, близко его знавшим, выдающимся советским летчиком-испытателем
Владимиром Константиновичем Коккинаки. Интересны его высказывания.
«Сложный он был человек: и грешный, и светлый,— рассказал он мне.— Вот
зовет меня как-то в гости. А жил он тогда в гостинице на улице Горького, во