Избранное в двух томах
Шрифт:
положений. Однако это — исключение, отнюдь не порочащее самый принцип как
таковой; исключение, лишь подтверждающее правило.
Работа в авиации, особенно испытательной, не раз наталкивала меня (как, разумеется, любого летчика) на раздумья о таких тонких категориях, как природа
смелости, умения рискнуть, как место разумной осторожности в нашей работе и
многое другое, с этим связанное. Конечно, сколько-нибудь определенные на сей
счет взгляды сложились
пережитых фактов и далеко не сразу — соответственно и рассказано о них будет
дальше, в последующих главах этих записок.
А пока, чтобы временно оставить разговор о разумном и неразумном риске в
стороне, добавлю одно: в тех редких случаях, когда я по каким-либо причинам
(всегда неуважительным!) отступал от трезвой позиции, принятой среди опытных
летчиков-испытателей, ничего хорошего из этого никогда не получалось.
СТАНОВЛЮСЬ ЛЕТЧИКОМ - ИСПЫТАТЕЛЕМ
Немало тонкостей испытательного искусства открылось мне в полетах с
более опытными товарищами в качестве второго летчика.
Это было полезно со всех точек зрения. Знакомство с пилотированием
тяжелых многомоторных самолетов прививало столь необходимую летчику-испытателю универсальность. Одновременно практически осваивалась методика
проведения испытательных полетов.
39
Наконец, продолжительное пребывание в воздухе заставляло втягиваться в
работу чисто физически.
Больше всего я летал с Ю. К. Станкевичем на четырехмоторном тяжелом
бомбардировщике ТБ-3 (АНТ-6). По своим размерам — размаху крыльев, Длине
фюзеляжа, высоте расположения кабины летчиков от земли — этот самолет
намного превосходил не только нашего первого доброго друга У-2, но и недавно
освоенных нами разведчиков Р-5, P-Z и других. Очертаниями он был очень
похож на пропорционально увеличенный в некотором масштабе двухмоторный
Р-6, на котором я вылетал с помощью Рыбко, это сходство, впрочем, было не
случайно: и ТБ-3 и Р-6, как и многие другие самолеты, были созданы одной и той
же группой конструкторов, работавшей под руководством А. Н. Туполева.
Индекс ТБ расшифровывался как «тяжелый бомбардировщик». Правда, сейчас он
не кажется таким уж тяжелым. Да и вообще опыт показывает, что присваивать
самолетам такие эпитеты, как «скоростной», «высотный», «тяжелый», «дальний», рискованно. Их звучание может очень быстро из гордого превратиться в
ироническое. Но в те времена ТБ-3 был действительно одной из самых тяжелых
машин в мире, уступая разве только знаменитому
В кабине летчиков ТБ-3 располагались два огромных круглых штурвала и две
пары педалей, похожих на галоши сказочного великана. Ноги летчика, даже
обутые в пушистые унты, в этих педалях утопали. Зато приборов на доске было
сравнительно мало: почти все оборудование, относящееся к силовой установке, было, как это принято на многомоторных самолетах, вынесено на отдельный
пульт бортмеханика. Все равно объема внимания летчика вряд ли хватило бы на
столь большое хозяйство.
Такое освобождение пилота хотя бы от малой части возложенных на него
многообразных обязанностей сразу же показалось мне исключительно удобным, но, как я убедился в дальнейшем, при одном обязательном условии: чтобы за
пультом бортмеханика сидел человек, пользующийся неограниченным доверием
летчика. Впоследствии это не раз подтверждалось в совместной работе с такими
блестящими бортмеха-
40
никами и бортинженерами, как А. П. Беспалов, Г. А. Нефедов, П. А. Мулько, К.
Я. Лопухов, Н. И. Филизон. Но как зато, летая с некоторыми другими, не
внушавшими такого доверия механиками, хотелось буквально вывернуться
наизнанку, чтобы хоть одним глазком взглянуть на приборы их пульта и воочию
убедиться, что все в порядке! Впрочем, интерес к взаимоотношениям с
механиком и остальным экипажем пришел ко мне позже, вместе с
ответственностью командира корабля. А пока об этом должен был думать — и
думал — Станкевич. Я же был всецело поглощен новыми ощущениями
управления большим, инертным, требующим изрядных физических усилий, медленно реагирующим на отклонения рулей кораблем. Поначалу он показался
мне ничем не похожим на уже освоенные типы более легких самолетов.
Наверное, нечто похожее испытал бы шофер-любитель, пересевший со своего
«Москвича» за руль сорокатонного самосвала. Но от полета к полету ощущение
новизны проходило, появился элемент привычности, и я смог обратить
высвободившуюся долю внимания на пресловутые тонкости.
В одном из полетов мое овладение ТБ-3 подверглось неожиданному
испытанию. Станкевич полетел не в обычном летном комбинизоне, а в скафандре
— едва ли не первом скафандре отечественной конструкции, который надо было
проверить на самолете с двойным управлением, прежде чем вылетать в нем на
истребителе. Эта предосторожность оказалась нелишней. В начале полета все