Избранное

Носсак Ганс Эрих

Обратившись снова к подсудимому, он спросил, не может ли тот назвать причину их с женой решения, принятого накануне вступления в брак, решения, которое, что ни говори, кажется странным. Не связано ли оно с финансовыми трудностями?

Нет, с деньгами их решение не было связано, подчеркнул подсудимый, уже в ту пору он имел возможность содержать детей.

— Ну вот видите, — сказал председатель суда. — И насколько я понимаю, причина была не в вашем здоровье и не в здоровье вашей супруги. Или, может, у вас существовали опасения на этот счет?

Нет, оба они были крепкого здоровья до самого последнего дня, сказал подсудимый. Однако существуют ведь и другие бездетные пары. Почему же именно у него суд выискивает какие-то особые мотивы?

Да, суд выискивает особые мотивы, это подсудимый совершенно правильно отметил. Более того, суд считает, что, выяснив эти мотивы, он сможет лучше разобраться в деле, это, так сказать, прольет дополнительный свет.

Ему не хотелось

бы отвечать на вопрос о детях.

Само собой разумеется, подсудимый имеет право на отказ от дачи показаний.

Право на отказ от дачи показаний? Нет, это звучит слишком торжественно. Слишком пышно. Дело не в его желании что-то скрыть. Суд не должен так думать. Просто он боится быть превратно понятым. Ведь несколько раз его превратно поняли. И это вызывает досаду, вот и все.

Пусть тем не менее выскажется, настаивал председатель суда.

Ошибка заключается в том… Нет, не ошибка… Он просит извинения за это слово у суда и у господина прокурора… Разница заключается в толковании понятия «естественно», которое употребил господин прокурор.

Считает ли он детей или желание иметь детей неестественным?

Да нет, вовсе нет. Он считает это очень даже естественным, до ужаса естественным.

Ну и что же? А дальше?

Дальше ничего нет. В том-то и дело.

Не может ли он выразиться яснее?

Может, но тогда его снова призовут к порядку. Дети — это шаг назад.

— Назад? — вырвалось у председателя.

В том-то и заключается естественность.

— Мы все здесь придерживаемся иного мнения: для нас дети — шаг вперед, связь с будущим.

Обвиняемый грустно усмехнулся.

Естественно как раз обратное, то, что утверждает он. Смыкание с природой, ибо ничего другого не остается. Своего рода бегство в прошлое. И пусть суд не сердится — кратковременная страховка.

Председатель сделал жест рукой сперва в сторону прокурора, потом в сторону публики и быстро спросил подсудимого:

— Неужели ваша жена придерживалась того же мнения?

Точно он сказать не может, о таких мнениях лишь догадываются. Кроме того, мысли людей зависят от настроений, у женщин в еще большей степени, чем у мужчин; вот и получается, что мир и жизнь отдельного человека строятся на настроениях, которые чаще всего ведут к безнадежности. Додумать это до конца трудно даже мужчине, а женщине просто невмоготу; это и вызывает у мужчин растерянность, заставляет их совершать ложные поступки, они хотят спасти женщину от отчаяния, а в результате женщина как раз и попадает в убийственный круговорот.

В какой такой убийственный, круговорот?

В круговорот, подобный непрерывно движущемуся лифту, который называют патерностером. Ты вошел в этот лифт, чтобы выйти на другом этаже. Таково было твое первоначальное намерение. Видимо, ты точно знал, зачем сел в лифт и где хотел сойти. Во всяком случае, ты поднимался вверх! Все было так естественно. Но это уже давно забылось, теперь ты никак не припомнишь своих побуждений, да это и не имеет смысла. И ты просто повторяешь: зачем я только связался с этим лифтом, зачем я это сделал? Ибо против всякого ожидания оказалось: лифт поднимается чересчур быстро, так быстро, что трудно решиться и выйти. Это открытие настолько удивило тебя, что сперва ты даже не почувствовал страха. Когда ты садился в лифт, то ничего не заметил, иначе ты наверняка поостерегся бы. Можно ведь подняться по лестнице, как-никак это куда безопасней. Но почему, собственно? Неужели внезапно сломался какой-нибудь зубчик в колесе, который замедлял ход? Или лифтер задал необычную скорость, так как хотел испробовать механизм? Но тогда он был обязан прикрепить табличку с предупреждением: «Внимание! Не входить. Ремонт». Теперь, впрочем, уже поздно искать виновного. Ты поднимаешься наверх гораздо быстрее, чем положено. Кабина, в которой ты стоишь, летит стрелой, этажи мелькают. Если ты выскочишь, тебя, наверно, защемит в пролете. Правда, для предосторожности подножка укреплена таким образом, что должна откинуться кверху. Но кто не побоится рискнуть? Поэтому ты думаешь: уж лучше я проедусь по чердаку, потом, когда лифт начнет спускаться, будет легче выпрыгнуть. От толчка ты, по всей вероятности, упадешь на лестничную площадку, но это не так уж страшно, по крайней мере тебя не защемит. И вот, немного успокоившись, ты проезжаешь по чердаку мимо огромного колеса, с которого капает черпая жижа — смазка. При молочном свете, проникающем сквозь стеклянную крышу, все видно как на ладони. А когда высшая точка пройдена и лифт начинает спускаться, ты принимаешь твердое решение: теперь держись! Однако, как только показалась площадка верхнего этажа, ты почувствовал, что еще не вполне уверен в своих силах. К чему такая спешка? Впереди еще столько этажей. Ты приготовился к прыжку, твое тело напряглось. А вот и следующая площадка, для пробы ты вытянул ногу, но буквально в последнюю секунду быстро отдернул ее; пожалуй, ты подождешь следующего этажа. Постепенно лифт спускается все ниже. Главное, не волноваться, думаешь ты, сперва я проеду через подвал. На эмалевой табличке в кабине написано, что проезжать на лифте по подвалу не опасно.

Как здорово, что не опасно. Но раз упоминается опасность, стало быть, все же опасно. Впрочем, до той поры, пока ты в кабине, тебе ничего не угрожает. И ты спокойно мчишься по подвалу, где темно, хоть глаз выколи. В механизме что-то хрустит, словно подагрические кости трутся друг о друга. Тебе не остается ничего иного, как стоять смирно. А потом лифт снова поднимается, маршрут все тот же, хорошо знакомый. Круг за кругом! Ужасно! Сколько времени это еще продлится? Разве не лучше было бы выпрыгнуть? Даже рискуя жизнью? Ведь этот безрискный, безжизненный круговорот способен довести… Человеку, у которого под ногами каменная лестничная площадка, ничего не стоит крикнуть: «Почему же вы не выходите из лифта?» Он-то стоит прочно, и ему нипочем не понять, с какой скоростью движется лифт, а главное, не понять, как трудно решиться на прыжок в неизвестность. Человеку на площадке все кажется вполне естественным, может быть, он вообще считает тебя шутником, ведь ты корчишь гримасы. Что ему сказать в ответ? Постороннему человеку незачем знать, в какую беду ты попал. И ты крикнешь ему: «Сейчас, сейчас» или «Я хочу сойти на следующем этаже». Ты и впрямь хочешь сойти. Это твое самое сокровенное желание! Ответ, значит, правильный, и, только осознав бесконечное кружение лифта, можно понять, что ответ неправильный. Человек на площадке, видя, что ты так и не вылез из кабины, подумал, наверно: ах он такой-сякой, он соврал, вот брехун. Если бы можно было отделаться брехом! Говорят, что некоторые все же сумели отделаться: они потеряли сознание, у них закружилась голова от этой беспощадной карусели. Иногда случается и такое: на площадке, к примеру, появилась красотка или девушка, которая показалась тебе из мчащейся кабины красоткой, и вот ты рискнул и выпрыгнул из лифта. Ты делал при этом ужасно смешные телодвижения, чтобы сохранить равновесие; невольным свидетелям было трудно удержаться от смеха. Но теперь ты хоть знаешь, что под ногами у тебя твердая почва; ты избавился от круговорота, так тебе кажется. Только изредка за спиной раздается скрежет и хруст, но ведь рядом с тобой девушка, ты можешь держаться за нее. Маленький роман! Маленький успех! Маленькая война! Маленькая вера! А потом и девушка неизбежно попадет в круговорот, который ее раздавит, и она с этим смирится. Ты хочешь закричать трижды: «Нет! Нет! Нет!» Быть может, кто-нибудь, кто услышит тебя, помчится по лестнице вниз, перепрыгивая сразу через три ступеньки, быть может, он упросит привратника остановить лифт. Но ты не кричишь. Извините, господа. Кричать нельзя. Ведь круговорот подобен кошмару. Да и зачем тревожить людей, которые живут в своих прочных квартирах? Надо попытаться выдержать это, не призывая на помощь.

Непонятно, почему председатель суда не лишил слова подсудимого, почему он дал досказать ему до конца эту притчу, непомерно длинную и не относящуюся к делу. Нельзя отрицать, впрочем, что подсудимый был хорошим рассказчиком. В зале царила мертвая тишина, все слушали как завороженные. Казалось, кошмар, о котором говорил подсудимый, давит сейчас и на публику. Только прокурора, видимо, не проняла эта история; он вновь вернул суд к фактической стороне вопроса.

— Вы вообще забрали себе в голову, что не желаете иметь детей? Или же не хотели ребенка от определенной женщины, от вашей жены? — спросил он.

После долгого рассказа подсудимого вопрос этот показался всем присутствующим чрезвычайно неожиданным: никто не понял, зачем он был задан. Подсудимый тоже не понял и не знал, как ответить на него.

— Попробую сформулировать точнее, — сказал прокурор, прождав довольно долго, — не было ли между вами и вашей женой физической антипатии?

Подсудимый с явным недоумением оглядел прокурора, окинул его взглядом с головы до ног; он ни слова не сказал, но во всем этом отнюдь не чувствовалось скрытой издевки: очевидно, его и впрямь заинтересовало, как человек мог задать столь несуразный вопрос. Молчание продолжалось до тех пор, пока прокурор не спросил раздраженно:

— Ну?

— Разве дети не появляются на свет даже при наличии физической антипатии супругов, как вы это называете? — спросил подсудимый, чуть заметно улыбаясь.

— Это не ответ.

— Да, возможно. Я хотел только, чтобы ваш вопрос забылся, ведь я убежден, что вы задали его по ошибке.

Прокурор еще не успел выразить свое возмущение, как вскочил адвокат, он хотел заявить протест против подобных вопросов. Однако движением руки подсудимый остановил адвоката.

— Не надо, господин адвокат. Большое вам спасибо, но я вовсе не прошу удаления публики. Даже если публика покинет зал, я не буду в состоянии ответить господину прокурору. Его вопрос принадлежит к разряду недозволенных. Уже само слово «физическая»… Извините, господин председатель, но дело идет о моей жене. Уже само это слово кажется мне совершенно недозволенным. Очень возможно, что юристы употребляют его по-другому, но для меня оно означает не что иное, как обнажение. А против этого я обязан защищаться. Да и суд ничего не выиграет от моих откровений, как раз наоборот, он перейдет известную грань и вторгнется в ту область, где законы уже не имеют силы. Могу ли я задать вопрос господину прокурору?