Избранное

Гитович Александр Ильич

Бросаю пить

Легко я бросал Города и уезды, И бросил бродить, Промотавшись до нитки. Теперь под зеленой сосной Мое место, — Я если хожу, То не дальше калитки. Я бросил Беспечное непостоянство, Я бросил пирушки И радуюсь детям. Но я никогда Не бросал свое пьянство — И мы это с вами Особо отметим. Коль к ночи не выпьешь — Не будет покоя, Не выпьешь с утра — И подняться не в силах. Я бросил бы днем Свое, пьянство святое, Но кровь леденела бы В старческих жилах. Ну,

брошу — И радости больше не будет, А будет ли, в сущности, Выгода в этом? А вот когда вечность Мне годы присудят, А птицы поздравят С последним рассветом — Тогда, равнодушно И трезво, поверьте, Я с плеч своих скину Житейскую ношу И с ясной душою В обители смерти, Быть может, действительно Пьянствовать брошу.

Воспеваю ученых, живших в нищете

1

Десять тысяч существ — Всем пристанище в жизни дано Лишь печальному облаку Нету на свете опоры: В темноте поднебесья Плывет и растает оно, Не увидев ни разу Залитые солнцем просторы. Благодатные зори Ночной разгоняют туман, Обгоняя друг друга, Несутся лукавые птицы. Только я не спешу: Мне давно опротивел обман — И к лачуге своей Я по-прежнему рад возвратиться. Я проверил себя И остался на прежнем пути — Не боюсь, что от голода Тело мое пострадало б: Нету старого друга, И нового мне не найти, И совсем ни к чему Униженье упреков и жалоб.

2

Холод ранней зимы Увенчал окончание года, Я лежу на веранде, В худой завернувшись халат. Даже в южном саду Ничего не жалеет природа, Обнаженные ветви Украсили северный сад. Наклоняю кувшин — В нем ни капли вина не осталось, Погляжу на очаг — И над ним не синеет дымок. То ли стало темно, То ли просто склонила усталость, Но стихов и преданий Читать я сегодня не смог. Голод мне не грозит еще — Гневному взгляду и слову, — Не нуждаюсь я в пище, Как праведник в княжестве Чэнь, Вспомню нищих ученых — Их мудрого духа основу, И себя успокою я В этот безрадостный день.

3

Старый Жун подпоясывал Жалкой веревкой халат, Но на лютне бренчал, Хоть уж было ему девяносто. В рваной обуви ветхой Из дырок одних и заплат, Юань Сянь распевал свои песни Беспечн и просто. От «Двойного цветения» Сколько воды утекло! Сколько мудрых ученых С тех пор в нищете прозябали! Лебеду в их похлебке Мы даже представим едва ли. И лохмотья одежд их Представить сейчас тяжело. Я-то знаю, что значит Богатый халат на меху, Но почти что всегда Он путями нечестными добыт. Цзы умел рассуждать, Но витал где-то там — наверху, И меня бы не понял,— Тут надобен собственный опыт.

4

Благородный Цань Лоу, Не зная тревог и печали, В независимой бедности И в неизвестности жил. Ни посты и ни почести В мире его не прельщали, И, дары отвергая, Бессмертие он заслужил. И когда на рассвете Окончился жизненный путь, Даже рваной одежды Ему не хватило на саван. До вершин нищеты он возвысился — Мудр был и прав он, Только Дао он знал — Остальное же так, как-нибудь... Сто

веков отошли С той поры, как из жизни ушел он, И такого, как он, Мы, быть может, не встретим опять. Все живое жалел он, Добра и сочувствия полон, До последнего вздоха... Что можно еще пожелать?

5

Юань Аню, бывало, Метель заметала жилье — Он сидел взаперти, Но не звал на подмогу соседей. Юань Цзы, увидав, Как народ беззащитен и беден, Проклял царскую службу И тотчас же бросил ее. Жили оба они Не желая нужду побороть, Сено было их ложем, И пищей служили коренья. Кто же силы им дал на земле Для такого смиренья, Чтобы дух возвышался, Презрев неразумную плоть? Стойкость бедности — вечно — Сражается с жаждой богатства, И когда добродетель В таком побеждает бою Человек обретает Высокую славу свою, Ту, что будет сиять На просторах всего государства.

6

Безмятежный Чжун-вэй Нищету и покой предпочел — У соломенной хижины Выросли сорные травы. Никогда никому Ни одной он строфы не прочел, А ведь были б стихи его Гордостью Ханьской державы. И никто в Поднебесной И ведать не ведал о нем, И никто не ходил к нему, Кроме седого Лю Гуна. Почему же поэт В одиночестве скрылся своем? Почему в одиночестве Пели волшебные струны? Но святые стихи Он за совесть писал — не за страх, Независим и горд, Даже мысль о карьере развея. Может быть, ничего я Не смыслю в житейских делах. Но хотел бы последовать В жизни—примеру Чжуи-вэя.

ЛИ БО (701—762)

Одиноко сижу в горах Цзинтиншань

Плывут облака Отдыхать после знойного дня, Стремительных птиц Улетела последняя стая. Гляжу я на горы, И горы глядят на меня, И долго глядим мы, Друг другу не надоедая. Стихи о Чистой реке Очищается сердце мое Здесь, на Чистой реке; Цвет воды ее дивной — Иной, чем у тысячи рек. Разрешите спросить Про Синьань, что течет вдалеке: Так ли камешек каждый Там видит на дне человек? Отраженья людей, Словно в зеркале светлом, видны, Отражения птиц — Как на ширме рисунок цветной. И лишь крик обезьян Вечерами, среди тишины, Угнетает прохожих, Бредущих под ясной луной.

Белая цапля

Вижу белую цаплю На тихой осенней реке; Словно иней, слетела И плавает там, вдалеке. Загрустила душа моя, Сердце — в глубокой тоске. Одиноко стою На песчаном пустом островке. Храм на вершине горы На горной вершине Ночую в покинутом храме. К мерцающим звездам Могу прикоснуться рукой. Боюсь разговаривать громко: Земными словами Я жителей неба Не смею тревожить покой.

О том, как Юань Дань-цю жил отшельником в горах

В восточных горах Он выстроил дом, Крошечный — Среди скал. С весны он лежал В лесу пустом И даже днем Не вставал. И ручейка Он слышал звон И песенки Ветерка. Ни дрязг и ни ссор Не ведал он — И жить бы ему Века.