Избранное
Шрифт:
Иные присели на корточки, другие стоя смотрели на деревню. Несколько человек находились около тела дедушки Чжана. Среди них, распрямившись и скрестив руки на груди, стояли Маленький Ван и Красноносый Чэньсань, все еще бормоча слова песни.
Кузнец Фэн Лю глядел на деревню, и в глазах его появился странный блеск: видимо, в голове его зародилась какая-то новая мысль. Он не думал больше: «Какая несправедливость!» — а повернув голову и сжав кулаки, глазами пересчитал своих спутников и, облегченно вздохнув, пробормотал:
— И все-таки нас больше пятидесяти! Руки и ноги целы, отвага есть, силы есть. — И, широко улыбнувшись, обратился к своим спутникам: — Пошли быстрее! Деревня рядом. Там нас
1932 год
Перевод Б. Мудрова
ПАДЕНИЕ
— Не противься злу. — Так он обычно уговаривал меня. (Разумеется, я мог бы назвать его имя и фамилию, которая многим известна, но, думаю, достаточно будет, если я назову его просто «он». Я не преклоняюсь перед именами — зачем же другим знать фамилию?) — Допустим, что один ты не согласишься, — ну и что из этого? То, что должно случиться — ведь тебе этого не предотвратить. Вот японцы заняли Северо-Восток, ну и что? Лучше тратить время на собственные дела.
Развалившись на софе, он поигрывал бородкой, размеренно читая свои нравоучения.
Но что это за «собственные дела» — он никогда не пояснял. Если я спрашивал, он отделывался невразумительным ответом. Но один раз — только один раз! — он показал, что значат эти «собственные дела».
Я был зеленым юнцом — по крайней мере он так смотрел на меня, — хотя себе я в этом не признавался. Раза два-три он с сожалением говорил мне, что у него весьма способный ученик по фамилии Янь, который не уступал Янь Хуэю, ученику самого Конфуция, но, к сожалению, умер совсем молодым. Затем у него уже не было никого, кто смог бы перенять все его знания. Был, правда, еще некий Фан Юньсянь, готовившийся к поездке в Англию, но это было все-таки не то. А я — я не мог идти в сравнение с этими двумя.
Несмотря на все это, он относился ко мне неплохо и часто подолгу беседовал со мной, наставляя меня на путь истинный.
Нельзя сказать, что у него было мало друзей, но дома у него редко кто бывал, пожалуй, я был самым частым гостем. Бывали у него и студенты на консультациях, но больше одного раза я никого из них не видел. Я не знал, в чем дело. Ведь и я молод, думал я не раз, почему же я бываю у него? Объяснить это можно было, пожалуй, его отношением ко мне, а может быть, и моим любопытством.
У него была красавица жена, моложе его. Он был женат уже второй раз, и в этом тоже не было ничего удивительного. У многих профессоров молодые жены, и в этом отношении он ничем не отличался от других. Его взаимоотношения с женой нельзя было назвать ни хорошими, ни плохими. Я не видел, чтобы они ссорились, но мне всегда казалось, что настоящего чувства между супругами нет: друг с другом они были просто холодно вежливы. Правда, вначале, когда он ухаживал за ней — тогда она еще была его студенткой, — он на какое-то время потерял было голову, но теперь все улеглось. Он стал ее мужем без всяких юридических задержек и остался все тем же профессором — ученым с положением.
Жена его любила танцевать, и когда-то он тоже ходил на танцы, но теперь редко бывал в дансингах. А жена его по-прежнему была там завсегдатаем, и если он не сопровождал ее, с ней шел его друг, закончивший университет в США.
— Не противься злу, все предопределено. Так же и с Маньчжоу-Го [25] . То, что мы понимаем под злом, иногда необходимо, оно исчезнет, когда пройдет его время. Сопротивление злу — простая трата времени. Занимайся чем-нибудь практическим, а никчемное разглагольствование о сопротивлении абсолютно бесполезно; к тому же это не твой удел. Слишком уж вы, молодежь, легко обо всем судите. Здесь ничего не поделаешь.
25
Маньчжоу-Го — буферное государство, японский сателлит на территории Северо-Восточного Китая (1931–1945).
Я хоть человек терпеливый, но и то не сдерживался и возражал довольно бесцеремонно:
— А что практического сделали вы? Как будто вы не тратите зря времени!
Но он оставался спокоен. Даже не рассердившись, он самодовольно-насмешливо отвечал:
— Я-то? Я многое делаю. Я штудирую книги, штудирую день и ночь и — размышляю! Я работаю больше, чем вы.
Я верил ему. Конечно, из такого дома, напоминавшего резиденцию императора, с таким роскошнейшим, удобнейшим кабинетом, можно было не выходить целыми днями. У него было немало редких книг, хранившихся в шкафах, которые занимали обширный кабинет и стояли в не менее обширной гостиной. Сами переплеты книг говорили об их уникальности. Тут были книги на английском, японском языках и немало китайских.
— Советую тебе побольше читать! Это очень важно. Читать мало — недопустимо. Китаю сейчас нужны люди, которые с головой ушли бы в учебу; ему не нужна молодежь, которая только и знает, что шуметь «долой то, долой это». Смотри, сколько я прочитал, и все-таки чувствую, что недостаточно. Что вы, молодежь, сделаете без образования? Хотите вернуть Северо-Восток, так для этого тоже нужно учиться! — с определенной долей гордости поучал он меня.
Когда речь заходила об учебе, мне оставалось только умолкнуть. Ведь он столько прочел, а я не осилил и десятой доли того, что было у него в библиотеке (боюсь, что это была лишь сотая часть!). Слушая его рассуждения о спасении государства через науку, я проникался к нему невольным уважением и удивлялся, как могло вместить столько знаний это тщедушное тело?
— Будь снисходителен, уважай других! Абсолютное зло не существует. У нас, в Китае, все достойны уважения и любые усилия приносят пользу. Каждый должен выполнять свой долг и всей душой отдаваться своему делу. Вот ты — ты должен быть усердным в учебе и забыть обо всем остальном. Ведь ты, кажется, собираешься после окончания университета поехать в Англию или США для продолжения учебы?
От него я уходил напичканный нотациями. Но когда, возвращаясь в пансион, я распахивал дверь своей комнаты и видел узкую сырую клетушку с низким потолком, то мне на ум сразу приходило прозвище «протокольный студент» [26] (я слышал как-то это обидное обращение от одного английского студента) и почему-то становилось гадко на душе.
26
Имеется в виду так называемый «Боксерский протокол» 1900 г., согласно которому небольшое количество китайских студентов могло обучаться в странах Запада.
Так вот что он считает идеалом для меня! Его слова пробуждали во мне отвращение. Я оглядывал свою этажерочку с тремя десятками потрепанных книжонок, часть из которых к тому же была из библиотеки. Где уж мне равняться с ним? У меня нет таких условий, как у него.
— При чем тут условия? Упорство в учебе превозможет все, в храм науки может войти каждый — и бедняк, и богач, — ободрял он.
Говорить он действительно умел! И обо всем говорил с блеском, никогда не задумываясь, насколько далек или близок он к истине. Но стоило мне выйти из дверей его дома, как я уже начинал сомневаться в том, что он сказал, а когда я приходил к себе, в моем уважении к нему появлялась трещина.