Избранное

Цзинь Ба

— А это и вправду был эликсир долголетия? — с любопытством спрашиваю я, и перед моими глазами как бы вырастают разнообразные удивительные травы.

Отец делает передышку, медленно раскуривая вторую папиросу. Вспыхнувший на секунду огонек освещает лицо отца: спокойно тлеет папироса во рту, вокруг которого кустятся усы и борода. Я смотрю на рот отца, и мне не терпится узнать все тайны, которые там хранятся.

Но отец мягко улыбается и отвечает:

— Не перебивай меня, сынок! Это только сказка, слушай дальше. Видно, на этом свете нет эликсира долголетия! Государь принимал одну за другой все эти многочисленные удивительные целебные травы, но тело его не только не крепло, а наоборот, день ото дня все более слабело, и даже память мало-помалу стала; изменять ему. Убедившись, что все эти «эликсиры» ничуть не действуют и государю день ото дня становится хуже, министры и генералы приуныли: государь болеет, дела остановились. Как они будут жить, если великий государь умрет?! А уж как перепугались министры, получившие новые чины после вручения трав государю! Об этом и говорить нечего! Однако министры ничего не могли предложить для укрепления здоровья государя, кроме молитв и льстивых речей. Долго они размышляли и советовались, пока наконец один мудрый старый министр не придумал выход. Он

стал уверять государя, что «эликсир» долголетия не действует потому, что люди, живущие в горах и у моря, заколдовали его и тайно насылают порчу на государя. «Верно, — подхватил один из министров, которого посылали за лекарством. — Они отзывались неуважительно о государе! Они проклинают государя — я сам слышал, как они ропщут!» «Сомневаться нечего, — подхватили другие министры. — Дело ясное! Раз эти простолюдины никогда не видали от государя ничего хорошего, значит, они ненавидят его». И министры побежали к государю. Государь никогда не любил простого народа, так как министры говорили ему об этих людях много плохого, а сам он лишь мельком видел их, одетых в грязные лохмотья, с выражением забитости на лицах. Особенно ему не нравилось то, что эти люди не знали правил этикета и не хотели становиться на колени, чтобы желать ему долголетия. Государь выслушал министров. Поверив им, он не раздумывая отдал приказ наказать народ. Громкий плач и стоны огласили горы и побережье. Плети, голод, ссылка — вот что досталось простому народу. А молодых красивых женщин отправили наложницами и служанками к министрам. Прошло несколько месяцев, в здоровье государя не было заметных изменений, и настроение его все ухудшалось: часто он беспричинно бранил жен, министров и генералов, из-за малейшего пустяка строго наказывал подданных. Теперь уже не только он испытывал сильное волнение, очень беспокоились его жены, министры и генералы. Наконец тот же старый мудрый министр предложил план: заново построить великую пагоду долголетия, которая, как гласила легенда, обрушилась, и убедить государя в необходимости жить в ней до выздоровления — там государь не только избежит проклятья простых смертных, но и приблизится к священному живительному воздуху неба. Убранство внутри пагоды должно быть самым совершенным, самым изысканным, самым изящным и состоять из реликвий, употреблявшихся в глубокую старину для жертвоприношений. В этой пагоде долголетия человек, стремящийся к самообновлению, сможет жить долго. «Хорошо, немедленно стройте мне пагоду!» — в радостном волнении вскричал государь. «Но эту пагоду можно выстроить лет через десять, а то и позже», — опрометчиво заметил какой-то молодой министр. «Десять лет? Ты думаешь, я смогу ждать еще десять лет? Мерзавец!» — Лицо у государя сразу потемнело; разгневавшись, он схватил что-то со стола и трахнул об пол. Министры и генералы испуганно переглянулись, не решаясь вымолвить ни слова. «По-моему, хватит и трех лет», — набравшись смелости, сказал наконец мудрый старый министр. «А я приказываю вам построить пагоду за год, — решительно произнес государь. — Я ничего не пожалею, но вы должны построить ее за год!» И, повернувшись, он отправился в сад к своей любимой жене, чтобы сообщить ей приятную новость. Слова государя — закон, и не подчиниться им — значит совершить преступление. Никто больше не колебался. Министры и генералы стали обсуждать вопрос о постройке пагоды, упрекая старого министра за то, что он выдумал историю с пагодой долголетия. Но тот уже все продумал. С жестокой улыбкой он неторопливо произнес: «Стоит ли так волноваться? Или почтенные господа министры забыли, что у нас в государстве есть много простолюдинов? Ведь государь сказал, что ничего не пожалеет».

— «Верно! Будем строить». И министры одобряюще заулыбались. В тот же день был отдан приказ о трудовой повинности. Сотни тысяч простых людей под конвоем, словно узники, нескончаемыми вереницами потянулись в столицу с гор и с побережья. Так началось строительство пагоды. Голод и усталость валили людей с ног. Труд был непосилен. И в первые же несколько дней люди бежали десятками и сотнями. С оставшимися стали обращаться еще более жестоко и бесчеловечно. Вот когда показали себя бравые генералы! Каждому простолюдину на ноги надели колодки, а рядом для присмотра поставили свирепых охранников, вооруженных кожаными бичами. Стояла зима, шел снег, дороги обледенели. Руки и ноги людей были обморожены и разбиты в кровь. На земле повсюду виднелись следы крови, смешанной со снегом. В таких тяжелых условиях люди строили пагоду. Плиты первого яруса были красными от крови строителей. Работа не останавливалась ни на минуту. Ночами работали посменно. Простолюдины умирали от холода, голода, изнурения, но на смену им приходили все новые толпы. Перетаскивая камни, сжимая кирки и зубила, они с песнями карабкались вверх по лестницам, но в песнях их не было радости, а слышались только плач, гнев и проклятья.

Дворец государя стоял напротив пагоды, и до ушей государя доносились эти песни. Он позвал министров и генералов и спросил: «Что это за звуки?» «Это поют простолюдины, которые строят пагоду», — испуганно ответили подданные. «Гм…» — Лицо государя помрачнело. Он слегка кивнул головой, но больше ничего не сказал. С этих пор в ушах его все время звучали эти песни. Даже по вечерам, когда он засыпал на ложе любимой жены, песни будили его, проникали в мозг и лишали возможности о чем-либо думать. Сначала песни лишь мешали государю, потом стали страшить его. Это проклятья, это гнев, это стенания, понял он. Однажды перед вечером, лежа в постели, государь позвал к себе министров и генералов и снова спросил, что за звуки доносятся до него. «Поют простолюдины, строящие пагоду», — испуганно отвечали министры и генералы. «Почему они не хотят, чтобы я жил долго? — пробормотал государь и в гневе закричал: — Убить, убить!» Затем он закрыл глаза и заснул. Министры и генералы не совсем поняли, что именно хотел сказать государь, но не посмели беспокоить его расспросами. Они знали только, что слова государя — закон. Выйдя из дворца, они тут же отобрали из строителей-простолюдинов нескольких постарше и послабее и, не разбирая ни правых, ни виноватых, убили их. Но песни людей звучали по-прежнему, будто без песни они не могли поднять камень или удержать топор. Через некоторое время государь снова закричал в постели: «Убить, убить!» Несколько раз министры чинили расправу над строителями. Пагода еще не была достроена, а здоровье государя ухудшилось до того, что он уже почти не вставал с постели. «Когда же построят пагоду?» — то и дело спрашивал государь. Давно прошли весна и лето, наступила осень, а пагода была возведена только до двадцать второго яруса. Однажды мудрый старый министр, видя, что здоровье государя уже никуда не годится, предложил: «Давайте окончим постройку на этом. Как бы не было слишком поздно!» Министры и генералы согласились и доложили государю: через десять дней он сможет подняться на пагоду долголетия. Министры принялись лихорадочно расставлять убранство пагоды. Еще заранее они специально разослали в храмы своих людей для сбора священных реликвий и затратили огромные суммы на поиски ценностей в соседних странах. И теперь посланцы возвращались, нагруженные сокровищами. Через десять дней все приготовления были закончены, но государь уже три дня не мог подняться с постели. Услышав, что он наконец может взойти на пагоду, государь сделал отчаянное усилие и из последних сил сошел сложа. Поддерживаемый женами, министрами и генералами, он с трудом вошел в чудесное, изумительное сооружение. Поистине это была величественная и священная пагода! Не только государь, но и все его жены, министры и генералы не могли удержаться от возгласов восхищения. Убранство пагоды от яруса к ярусу было все лучше, изящнее, торжественнее. «Моя жизнь спасена!» — радостно воскликнул измученный слабостью и болезнями государь. При виде изумительного убранства пагоды, ничем не уступавшей по красоте дворцам в далеких чужих странах, государь невольно успокоился. И поддерживаемый подданными, совершенно изнемогая, он добрался до самого последнего яруса.

Как тебе описать убранство двадцать второго яруса, сынок? Говорят, оно было настолько изящно и прекрасно, что просто непостижимо для ума человека. Пагода долголетия явилась самым высоким сооружением из всех, построенных людьми. Тому, кто стоял на верху башни, казалось, будто он находится в потустороннем, священном мире и, протянув руку, может постучаться в двери рая. Наступило утро. Небо было чисто, солнце ярко сияло, воздух был удивительно свеж. Дворец, стоявший напротив пагоды, сверху казался игрушечным. Вокруг пагоды, стоя на коленях, непрерывно клали земные поклоны толпы подданных. Они казались маленькими, как муравьи. «Пусть здравствует много, много лет наш государь!» — громко кричали они. «Я спасен!» — снова радостно воскликнул государь, когда свежий, мягкий воздух, словно ласкаясь, коснулся его исхудалых щек. До ушей его долетали возгласы с пожеланиями долголетия. «Я буду жить! Повысить всех в чинах!» — распорядился довольный государь, повернувшись к мудрому старому министру. У министров и генералов на лицах заиграли счастливые улыбки; преклонив колени, они благодарили государя за милость. Слова государя дошли донизу, и приветственные возгласы зазвучали сильнее.

Государь был рад, радовались жены, министры, генералы, радовались все подданные. Только жители гор и побережья по-прежнему горько рыдали и захлебывались в проклятьях. Но никто не слышал их.

Внезапно раздался страшный треск и грохот. Прекрасная, величественная двадцатидвухъярусная пагода стала разваливаться. Это произошло так неожиданно, что никто не успел принять мер предосторожности. Государь лишь испуганно вскрикнул и со страшной высоты вместе с камнями полетел вниз. Поднялась паника. Каждый заботился только о собственном спасении, и никому не было дела до великого государя. В несколько секунд изумительная пагода рухнула вместе со своим убранством, не уступавшим убранству дворцов в самых богатых странах. На земле лежали лишь бесчисленные груды камней, и в лучах утреннего солнца на них алела кровь строителей пагоды — простых людей. Вот и конец истории о пагоде долголетия…

Отец бросает в воду второй окурок, явно собираясь передохнуть.

Папироса выгорела только наполовину, но он, увлеченный рассказом, забыл про нее и теперь машинально бросил. Обычно этого с ним не случается.

— Но, отец, — переведя дух, с интересом спрашиваю я, — как же могла обрушиться такая огромная пагода? — Я не удовлетворен рассказом. Мне кажется, история о пагоде так и не кончена.

— Сынок, никогда еще не могла устоять башня, построенная на песке. — В ответе отца чувствуется уверенность. — Да и это ведь только сказка. Пошли, я думаю, тебе уже давно пора спать. Вернемся домой, выспись хорошенько! И не думай о государях и пагодах долголетия, а то еще страшный сон приснится. Помни — это всего лишь сказка, придуманная людьми.

Но по голосу его чувствуется, что он считает сказку похожей на быль и что она привела его в такое возбуждение, словно все рассказанное имело место в действительности.

Отец встает. Как всегда, он тащит меня за руку по склону на берег. Мы медленно возвращаемся домой, ориентируясь по Большой Медведице, которая указывает нам путь.

1934 год

Перевод Б. Мудрова

МАРСЕЛЬСКИЕ НОЧИ

Ночи в Марселе…

В Марселе я второй раз, я уже бывал здесь три года назад.

Три года срок, конечно, небольшой, но миновал этот короткий отрезок времени — и я увидел иной Марсель.

Широкие улицы, громадные магазины, великолепно одетые дамы и господа, большие кафе, роскошные отели, прекрасные парки, величественные бронзовые статуи. Крупный современный город — таким я увидел Марсель в свой первый приезд.

Я ужинаю в солидном ресторане. С двумя приятелями мы занимаем большой стол, нам прислуживают два великолепных лакея во фраках. В ответ на наше обращение они почтительно кланяются. В зале играет оркестр. Каждый из нас делает заказ на семьдесят-восемьдесят франков и дает по десять франков чаевых. Когда мы уходим, лакеи во фраках провожают нас поклонами.

Потом мы идем в большое кафе и точно так же проводим время и оставляем деньги. Кафе мы покидаем, сопровождаемые словами благодарности.

«Вот мы и погуляли в Марселе», — улыбаясь, мы обмениваемся взглядами друг с другом. И думаем про себя, что Марсель действительно крупный город.

Вскоре мы уезжаем.

А через три года я вернулся в Марсель один. Я был уверен, что здесь ничего не изменилось, к тому же я все очень точно рассчитал: ночевать в Марселе мне не придется.

Первую ночь скоротаю в поезде, а следующую встречу уже в море на борту парохода, говорил я себе.

Однако, прибыв в Марсель, я сразу понял, сколь ошибался в своих расчетах. Во-первых, как только я сошел с поезда, мой новый знакомый повел меня в какое-то странное место, и я ощутил, что я словно бы и не в Марселе или по крайней мере в каком-то другом Марселе. Во-вторых, когда мы с этим новым приятелем явились в пароходную компанию за билетом, выяснилось, что сегодня началась забастовка моряков и пароходы в восточном направлении не ходят. На вопрос о том, когда можно ожидать окончания забастовки, служащий ответил, что ему ничего не известно. Так пришлось мне остаться в Марселе и при этом в совершенно ином, незнакомом мне Марселе. Ну а мечта о том, чтобы провести ночь на борту парохода, так и осталась мечтой.