Избранное
Шрифт:
Спектакль начался… Солдат положил руку на плечо Чжан Вэйцюня, и тот покорно опустился на колени, не пытаясь сопротивляться. Это очень удивило Ду Дасиня — прежде Чжан был совсем иным человеком. Но вскоре он понял: его сподвижник уже утратил волю к жизни. На его лице не было страха смерти, но он уже шагнул одной ногой в ее черные врата. Если бы он не приоткрывал изредка глаза и не вздыхал, его можно было бы принять за покойника.
«Господин Ду!.. Когда же, наконец, придет революция?» — отчетливо звучало в ушах Дасиня недоумение Чжан Вэйцюня. Однако сейчас трудно было поверить, что такой вопрос не раз задавал тот, кто теперь стоял на коленях посреди площади. Дасинь смотрел на него, коленопреклоненного, обвел взглядом распорядителя казни, палача, солдат, толпу; он машинально засунул руку в карман, что-то долго там искал, затем вытащил руку с выражением безнадежности.
«Все-таки придет революция или нет?» — снова прозвучал в ушах вопрос Чжан Вэйцюня. Сейчас не только сам Дасинь не мог на него ответить, но и тот, стоящий на коленях, не смог бы его задать. На всех окружавших его физиономиях он читал одинаковый отрицательный ответ. Страшная конвульсия пробежала по лицу Дасиня, на какое-то время он перестал видеть что-либо вокруг.
Совсем иные ощущения, разумеется, были у тех, что стояли рядом с Ду Дасинем. Каждый думал по-своему, но всех объединяло чувство некоторого разочарования. По их представлениям, «партия красных» должна была состоять из свирепых мужиков, один вид которых наводит ужас, а перед ними был умирающий человек, одной ногой уже стоящий в могиле. Кто-то из зевак промолвил:
— Надо же, до чего измордовали человека! Да зачем его казнить, он сам скоро умрет.
— Верно, перед ним помахать мечом, он окочурится со страху.
Послышались голоса раздосадованных:
— Вот не повезло! Это же все равно что больную свинью резать. И стоило поднимать такой шум в газетах!
Правда, стоявшим в задних рядах было все равно, кого будут резать — человека или больную свинью. Им ведь были видны лишь головы впереди стоящих. Но и не имея возможности видеть саму казнь, они все-таки были довольны уже тем, что присутствуют на ней, не упустили такого редчайшего случая. Будет о чем рассказывать потом!
В какой-то момент так называемый распорядитель казни поднялся со стула, развернул лист бумаги и слабеньким голосом стал что-то читать, широко разевая при этом рот. Даже стоявшим на привилегированных местах было видно лишь, как шевелятся его губы и раскачивается голова. Они догадывались, что он зачитывает приговор, но, в чем заключается вина преступника, разобрать не могли. Стоявшие сзади не видели даже движений его губ.
— Мама, мне не видно! Ничегошеньки не видно! — захныкал мальчонка на руках у матери.
— Тише ты! Сейчас человека убивать будут!
Мальчик, естественно, не понимал, что значит «убивать». Зато стоявшие впереди прекрасно понимали и взирали на происходящее расширенными от возбуждения глазами.
Наконец распорядитель казни закрыл свою пасть. Палач, стоявший позади коленопреклоненного преступника, вдруг изменился в лице, наступил ему на ногу, взял в правую руку меч. Тем временем располагавшийся слева солдат взмахнул большим тесаком, целясь в лицо осужденному, но через мгновение слегка изменил направление удара. Осужденный остался невредим, однако невольно отклонился назад. Только и ждавший этого движения палач обрушил свой меч, попав в левую часть головы, отрубив ухо и щеку. Удар не затронул шеи, голова осталась на своем месте. Забурлила кровь, фонтанчиком брызнула прямо на руки и одеяние палача. Он поспешно отступил назад, тогда как преступник со стуком опрокинулся навзничь. Удар словно вернул его к жизни. Он стал кататься по земле, испуская нечеловеческие вопли. Он кусал покрытую пятнами крови землю, колотил ее босыми ногами, связанные за спиной руки рвались на волю. На нетронутой части лица выделялись странные, широко раскрытые глаза — а ведь еще недавно это были две щелочки. Таких огромных глаз, казалось, еще никогда не было у простого смертного. Из них глядели бесконечная боль и ужас. У каждого, кто встретился с ними взглядом, по спине пробегала холодная дрожь. Тот, что сейчас катался по площади, был уже не человек, а смертельно раненное, расстающееся с жизнью животное.
В толпе началось волнение, зрелище взяло людей за живое. Люди, впервые столкнувшиеся с подобной ситуацией, стали отступать назад, но задние не знали, что произошло в центре, и продолжали изо всех сил протискиваться вперед. Многоопытные оставались более спокойными, но ощущение страха и неуверенности разделяли все. Первым не выдержал палач. Он подбежал к откатившемуся в сторону телу осужденного, наступил ему ногой на грудь, прижав его плотно к земле, а затем отсек ему голову и отпихнул ее подальше. Оставшаяся часть шеи как-то сразу сморщилась и стала вровень с плечами. Когда перепачканная в крови и пыли голова подкатилась к одному из солдат, тот еще пнул ее, и она покатилась в обратную сторону. В течение нескольких минут солдаты играли головой, как футбольным мячом, и было видно, что игра доставляет им большое удовольствие.
Все в порядке, с «партией революции» покончено.
Участники представления покинули сцену. Ушло и немало зрителей, но их места тотчас же заняли стоявшие позади.
От невыносимой боли Ду Дасинь потерял сознание. Очнувшись, он увидел, что его со всех сторон обступила толпа. В центре площади валялись лишь туловище казненного, его голова и отрубленная часть щеки. Люди вокруг оживленно обсуждали происшедшее, размахивали руками. Позади послышались громкие голоса — казалось, начиналась ссора. Он прислушался: оказалось, двое людей среднего возраста спорили о том, существовал ли во времена казни Сюй Силиня [20] обычай вспарывать живот и вырывать у преступника сердце для принесения в жертву духу убитого им. Справа от Дасиня тоже шла дискуссия: отвечая своему соседу, какой-то старик гневно кричал:
20
Сюй Силинь — борец против Цинской монархии, в 1907 г. убивший губернатора провинции Аньхой.
— Жестоко?! Да эту банду революционеров и надо казнить самым жестоким способом! Они же не признают ни отца, ни государя, им на роду такая смерть написана!
Лицо Ду Дасиня снова исказила гримаса, он почувствовал, что дрожит всем телом. Он словно перестал понимать, где находится, какая сейчас эпоха и что за люди его окружают. Вдруг почудилось, будто залепленный грязью и кровью круглый предмет заговорил: «Когда же придет революция?» Этот вопрос давно уже преследовал самого Ду Дасиня, и он по-прежнему не находил ответа. Ему вспомнилось, как Чжан Вэйцюнь — еще полный жизни, похожий на большого ребенка — не раз спрашивал то же самое, а он объяснял, что этот великий день придет в самом близком будущем, что тогда не будет ни слез, ни страданий. У каждого будет вдоволь еды и одежды, люди будут жить в спокойствии и в мире. А те бандиты, которые вредили, вредят и собираются и дальше вредить людям, должны будут погибнуть. Все это он произносил много раз и с твердой уверенностью, но сейчас, рядом с трупом Вэйцюня, эти слова вдруг потеряли для него свою силу. Гибель! Гибель! Но погибли не бандиты, а этот большой ребенок. Погиб сам Чжан Вэйцюнь! Его голова отделилась от туловища и купается в собственной крови. Кто теперь поверит, что у погибшего было золотое сердце, полное ненависти к злу, любви к справедливости и готовности бороться за счастье других? От жгучего приступа боли у Ду Дасиня раскалывалась голова.
Вдруг в его ушах отчетливо прозвучали слова: «Пусть я один умру, это не имеет значения». В волнении он схватился за волосы, как будто борясь с самим собой, а из его уст непроизвольно вырывались слова: «Нет, нет! Нельзя, чтобы ты умер один!» Он вкладывал в эти восклицания последние силы, но голос был так слаб, что даже стоявшие рядом вряд ли могли что-либо услышать.
С огромным трудом Ду Дасинь выбрался из продолжавшей нарастать толпы и покинул площадь. Казалось, он попал в иной мир. Улицы продолжали жить обычной суетливой жизнью: как прежде, торговали магазины, спешили по своим делам прохожие, на многих лицах были видны заученные улыбки. Прошел трамвай, за ним авто, затем проследовал рикша. Прохожим явно было невдомек, что ангел смерти только что посетил соседнюю площадь и безжалостно забрал у человека жизнь. Да и что может означать для такого огромного города уничтожение одной человеческой жизни, особенно если речь идет о революционере! А Ду Дасинь думал: пусть будут уничтожены все трамваи, пусть погибнут все проходящие сейчас мимо, но пусть воскреснет Чжан Вэйцюнь. Поглощенный скорбными думами, он замедлил шаги.
До него донесся разговор шедших впереди. Первым заговорил пожилой человек, похожий на многоопытного хозяина лавки:
— Правильно говорят, что каждое новое поколение хуже предыдущего! Разве раньше такие были палачи? Помнится, Ван Тай по прозвищу Золотой Меч Шаньдуна был большим мастером. Я раз видел, как он казнил подряд семь разбойников, и хоть бы что — дыхание ровное, лицо не краснеет… Заглядеться можно! Вот он спокойно, не торопясь, без всяких усилий подымает меч, так же легко опускает его точно в середину шеи. Чирк — и голова уже отлетела от туловища. А если родные преступника дадут деньжат, так он ударит наискосок, чтобы у головы осталась часть шеи с кожей.