Избранное
Шрифт:
И тут пришел Ду Дасинь. Он прошел по усыпанной лепестками цветов коричного дерева цементной дорожке, поднялся по лестнице и встал рядом с Цзиншу.
При свете луны исхудавшее лицо Дасиня казалось таинственно-прекрасным. Совершенно верно, когда человек твердо знает, что он приближается к смерти, и не испытывает при этом никаких сожалений, когда все мелочи повседневного бытия теряют в его глазах значение, он приобретает способность видеть все хранимые жизнью тайны. Ведь он уже ощущает себя сторонним наблюдателем, а не участником действия. И с души Ду Дасиня, казалось, тоже был сорван покров, и он увидел иной мир, недоступный глазам человека в обычное время. Не оставив следа, исчезли все суетные помыслы, в сердце пылал лишь огонь возвышенного идеала. Уходя в край вечного успокоения, он жалел людей, остающихся в этом мире, чтобы продолжать страдать. Далеко отогнав от себя земную любовь и ненависть, он сохранил лишь высокие устремления. В чистом
Улыбаясь, он долго стоял рядом с Цзиншу. Она не избегала его пронзительного взгляда, угадывая в нем бесконечную доброжелательность. Сначала она хотела бросить ему упрек, что он так долго не приходил в их дом, заставляя ее думать о нем, но, увидев выражение его лица, решила оставить при себе заготовленные слова.
Внезапно на его лицо снова набежала печаль. Девушка заметила, что в его глазах заблестели слезинки. Он плакал! Ночь была необычайно тихой, и они оба не нарушали молчания. Она начала догадываться, что для долгого отсутствия у него были свои печальные причины. Сейчас же он пришел, чтобы сказать нечто значительное. Ей хотелось расспросить его, но что-то не давало ей раскрыть рта, и она лишь еле слышно прошептала:
— Дасинь…
— Цзиншу, я должен сказать тебе несколько слов. Надеюсь, ты на меня не обидишься… — Голос Ду Дасиня слегка дрожал, его полные слез глаза грустно смотрели на нее в ожидании ответа.
— Как ты можешь говорить такое? Разве я могу обидеться на тебя? — произнесла она наигранно-удивленным тоном.
— Да, я знаю, что не можешь… Сейчас я хочу высказать то, что уже давно таится в моей душе. Я много раз порывался сказать тебе об этом, но, сам не знаю почему, до сих пор этого не сделал. Сегодняшний вечер — это последняя возможность, если не скажу сейчас, значит, уже не скажу никогда… Тебя впереди ждет счастье, ты молода, полна жизненной силы, ты бесконечно добра… Все это я знаю. Я часто задавал себе вопрос: может ли такой человек, как я, занимать место в твоем сердце? Вот об этом я и хочу спросить тебя сейчас: способен ли я занимать какое-то место в твоем сердце, в самой его глубине? — Он облокотился на перила, прикрыв рукой лицо.
— Дасинь, зачем ты спрашиваешь об этом? Неужели ты до сих пор не постиг моей души? — Она смотрела на Дасиня искренним, любящим, нежным взглядом, проникавшим в глубь его существа. Но она и сама была взволнованна — никогда еще ей не приходилось слышать, чтобы Дасинь говорил так робко и мягко, она никогда не предполагала услышать в его голосе такие просящие нотки.
Он убрал руку от лица, но не повернулся к ней, а устремил взор на небо и заговорил:
— Как было бы хорошо, если бы мне не довелось встретить тебя — по крайней мере сейчас я мог бы чувствовать себя счастливым… Ты, наверное, заметила, что совсем недавно, когда я пришел, у меня на лице было совсем не такое выражение, как в эту минуту… С первых дней нашего знакомства ты все больше подчиняла себе мою душу, и скоро все мое стало принадлежать тебе. Сколько раз один лишь день разлуки казался мне нескончаемой пыткой, как часто я ощущал, что не смогу жить вдали от тебя. Стоило мне задуматься о чем-либо, и перед глазами сразу же возникал твой образ. Ты, всегда и везде ты!.. Ты то и дело убеждала меня беречь себя, но ведь я терял здоровье как раз из-за тебя! Знаешь ли ты, почему я работал изо всех сил, почему не жалел себя? В конечном счете из-за тебя. Я старался сделать все, чтобы у меня не было времени думать, потому что я мог думать только о тебе, я изнурял свое тело, чтобы у меня не было сил помышлять о чем бы то ни было. Я не показывал этого, но любил тебя до изнеможения… Ты делала для меня много хорошего, и я понимал, что за этим ничего особенного не кроется, просто ты не можешь по-другому — такая у тебя добрая, нежная душа. Конечно, я тебе признателен, но болезнь моя от этого лишь усиливалась. И вот, осознав, сколь глубоко мое чувство, я всеми силами старался подавить его. Сколько бессонных ночей провел я из-за любви к тебе, сколько раз чувства во мне боролись с разумом, сколько раз из-за любви к тебе я испытывал укоры совести и старался уморить себя работой. Да, я порядком исстрадался из-за тебя, но в этом исключительно моя вина. Ты и твой брат относились ко мне как нельзя лучше… Никогда не забуду те семь дней, что я, больной, провел в вашем доме. Ты заботилась обо мне, как ласковая мать, и благодаря этому в последние дни моей короткой жизни я узнал, что такое человеческое счастье. Потому-то я так охотно принимал все страдания из-за тебя… Хочешь знать, почему на восьмой день я ушел из вашего дома, не попрощавшись? Потому что я любил тебя. Когда я чуть не начал сходить с ума от любви, я понял, что не могу оставаться у вас. И с того дня больше не показывался… Я и раньше любил женщину, и мне снились красивые сны. Но я никогда никого не любил так, как тебя. Только на этот раз я заплатил за любовь всею кровью моего сердца… Я знаю, что я обречен на гибель. Твоя же судьба принесет тебе счастье без границ. Я хотел бы только надеяться… Не плачь! Не плачь!.. Я хотел бы только надеяться, что в дальнем уголке души ты сможешь сохранить память обо мне. Тогда и после смерти я буду тебе благодарен… Цзиншу, моя Цзиншу, не надо плакать!
Долго мечтала Цзиншу услышать подобные слова, а с нынешним приходом Дасиня у нее даже возникла определенная надежда, но в его речах было так много горечи… Она слушала его со все возрастающим волнением, все приближаясь к нему, а под конец не выдержала, расплакалась, уронила голову ему на грудь и прошептала:
— Дасинь, не говори так, если ты не будешь счастлив, как могу быть счастлива я?
Ее порыв, ее слова так обрадовали Дасиня, что он задрожал всем телом. Лицо его засветилось, он обнял Цзиншу, и они взглянули друг на друга заплаканными глазами. Их слезы слились в единый поток, и уже нельзя было отличить, какую слезинку пролил он, какую она. И губы их тоже слились в страстном поцелуе. Радость любить и быть любимыми сделала их единым существом. Он напрочь забыл о своей решимости, о цели своего прихода.
— Цзиншу, скажи мне, это не сон?
Она взглянула полными любви глазами на его раскрасневшееся от радости лицо и еще теснее прижалась к нему.
— Я влюбилась в тебя, когда брат праздновал день рождения… И сколько же я перетерпела из-за тебя! Наконец ты появился, произнес эти слова, так не уходи же вновь!
Он целовал ее лоб, ее щеки, потом их губы опять соединились в поцелуе.
— Мы оба долго страдали, давай же не будем разлучаться. Не покидай меня, мой Дасинь, ты не должен уходить. Я готова делить с тобой твою работу, вместе переносить горести и радости! — Цзиншу ликовала с детской непосредственностью.
Но произнесенное ею слово «работа» сразу же лишило его радости, он вспомнил все, о чем позабыл. Он весь похолодел, словно ему на голову вылили ковш ледяной воды. В памяти возникли смерть Чжан Вэйцюня, его собственный сон, принятое им решение. Работа? В чем состояла теперь его работа? Убить и быть убитым. Больше ему ничего не оставалось. И что, она сможет, она должна взять на себя часть такой работы? Конечно же, нет! А сам он — человек, уже стоящий на краю гибели, может ли он еще кого-то любить? Опять же нет! Недавняя веселость рассеялась как дым, как летучие облака, осталась лишь горечь воспоминаний. Ему больше уже не изведать человеческого счастья. Самое же печальное состоит в том, что счастье само далось ему в руки, а он добровольно отказался от него. Ему теперь оставался один путь: откровенно, правдиво рассказать ей обо всем, проститься с ней, попросить у нее прощения, надеясь на взаимопонимание. Но рассказать ей о подлинной цели его прихода — все равно что вонзить в грудь острый кинжал. Он может убить командующего гарнизоном, но нанести смертельный удар любимому существу он не в состоянии. Это слишком безжалостно! Он заколебался, в душе опять началась жестокая борьба.
Умная девушка словно разгадала его мысли и заговорила страстно и искренне:
— Дасинь, почему ты вдруг опять загрустил? В чем дело, ответь мне! Неужели ты не хочешь…
— Да не в этом дело… Цзиншу, моя Цзиншу, я иду на смерть!
— Ты? На смерть? — Изумленная, Ли Цзиншу не хотела верить своим ушам.
— Да, я иду на смерть. Я собираюсь убить одного человека… Сейчас я здесь, чтобы попрощаться с тобой. — Дасиню стоило огромных усилий выговорить эту фразу; весь дрожа, он отвернулся, чтобы не смотреть ей в глаза — он понимал, что своими словами, как мечом, убивает возлюбленную.
Так оно и было: острие пронзило ей сердце, проникло в глубь души. Она вдруг побледнела, схватилась рукой за грудь, в глазах потух огонь…
Она знала, что он не может лгать, что он действительно готовится идти на смерть. Она догадалась также, кого замышляет убить Дасинь. Но какое отношение это может иметь к ней? Убийство всегда убийство… Она знала, что, если он принял решение, отговорить его не удастся. Столько дней она ждала, чтобы он пришел рассказать о своем чувстве и принять ее любовь, и вот дождалась. Он действительно появился, но каков результат? В первый раз услышанные слова любви оказались одновременно словами прощания. Сейчас он уйдет, уйдет навсегда. Как это страшно! В этот миг он был для нее не просто возлюбленным, он как бы стал частью ее существа, ее души. Как же можно допустить, чтобы часть души оставила ее? Нет, она во что бы то ни стало должна переубедить его!
Внезапно ее сердце сжалось, по бледным щекам полились, как из родника, слезы. В чарующих глазах появилось выражение скорбной мольбы. Она словно хотела показать всю силу своей любви, чтобы в последний момент постараться разжалобить его, уговорить остаться.
Ду Дасиню казалось, что его сердце разрезают на куски, но ему было больно не за себя, а за эту девушку. Особую боль он ощущал от сознания того, что это он заставляет ее страдать. Ее рыдания как иглы вонзались ему в душу. Он метался в поисках выхода: остаться, но как же с памятью Чжан Вэйцюня? Уйти — но как же с девушкой, которая так горько плачет?