Избранное
Шрифт:
— Почему они спрашивали меня про штаны?
— А почему девушки расспрашивали о туфлях на высоком каблуке? Молодые ученые похожи на женщин: они тоже стараются быть чистыми, красивыми и модными. Старые ученые напрямик требуют от женщин того, что им нужно, а молодые предпочитают пленять. Вот погоди, через несколько дней они все наденут штаны…
Мне показалось, что в комнате стало слишком душно; я извинился перед Маленьким Скорпионом и вышел на улицу. Цветок и ее подруги, привязав к пяткам куски кирпича и держась за стену, учились ходить на высоких каблуках.
20
Да,
По дороге я прошел мимо многих школ, или институтов, то есть пустырей, окруженных стенами. Мне не хотелось во всем соглашаться с Маленьким Скорпионом, по, когда я видел учеников, разгуливающих по улице, мои глаза наполнялись слезами. Эти юнцы (особенно те, что были постарше) выглядели невероятно самодовольными: в точь-в-точь как Большой Скорпион, возлежавший на головах семи кошек. Они, наверное, воображали себя божественными избранниками и не понимали, что их государство — самое ничтожное во вселенной. Только очень глупые воспитатели могли вырастить таких невежественных людей. Я жалел юнцов и все же думал, что к двадцати годам человек должен что-то соображать, а не чувствовать себя в аду, как в раю. Я чуть было не начал спрашивать у них, чем они так довольны, но вовремя удержался.
Один из молодых ученых, к которым я шел, заведовал музеем, что было весьма кстати. Музей оказался довольно большим зданием из двадцати или тридцати комнат. У входа, прислонившись к стене, сидел привратник и сладко спал. Кроме него, здание никто не охранял, а все двери были открыты. Удивительно — ведь люди-кошки воруют что попало! Не осмелившись потревожить привратника, я вошел в музей, прошел через две пустые комнаты и здесь наткнулся на своего нового знакомого. Он очаровал меня своей веселостью, опрятностью, вежливостью. Фамилия его была Кошкарский, я чувствовал, что она иностранного происхождения, и боялся, как бы во время экскурсии он не замучил меня незнакомыми словами. Лишь бы он не называл экспонаты «варэ» или «вский», и тогда все будет в порядке.
— Пожалуйста, проходите сюда! — радушно пригласил Кошкарский. — Это зал каменной утвари восьмого тысячелетия до нашей эры. Утварь разложена по новейшей системе. Посмотрите!
Я оглянулся — ничего нет. Что за наваждение? Но Кошкарский уже показывал на стены:
— Перед вами древний каменный сосуд, на котором вырезана какая-то иностранная надпись, стоит три миллиона национальных престижей.
Теперь я действительно заметил надпись, но не на сосуде, а на стене — там, где когда-то, видимо, стоял драгоценный сосуд.
— Перед вами каменный топор, которому исполнился десять тысяч один год, цена двести тысяч национальных престижей. Этой каменной чаше ровно на год больше, цена полтора миллиона национальных престижей, это… триста тысяч престижей, это… четыреста тысяч.
Мне нравилось только одно: что он так
— А тут хранятся древнейшие книги мира, которым перевалило за пятнадцать тысяч лет. Разложены по новейшей системе.
Он начал перечислять названия книг и их цену, но я не видел ничего, кроме нескольких тараканов на стене.
Когда мы выходили из десятого пустого зала, мое терпение иссякло. Я уже хотел распроститься с Кошкарским и уйти, как вдруг перед последним залом обнаружил больше двадцати солдат с дубинками. Видимо, они что-то охраняют? В зале действительно были экспонаты, и я возблагодарил небо и землю. Если хоть в одном из одиннадцати залов что-то есть, значит, я пришел не напрасно.
— Вы пришли очень удачно, — подтвердил Кошкарский. — Через каких-нибудь два дня вы бы этого не увидели. Перед вами глиняная утварь десятого тысячелетия до нашей эры, разложенная по новейшей системе. Двенадцать тысяч лет назад эти сосуды были самыми прекрасными в мире, но потом, начиная с шестого, тысячелетия до нашей эры, мы утратили секрет гончарного искусства и до сих пор не можем вновь обрести его.
— Как же так? — спросил я.
— О, вский! — воскликнул мой гид, приведя меня в полнейшее недоумение. — Это самые драгоценные предметы на Марсе, но «они уже проданы иностранцам за три биллиона национальных престижей. Если бы правительство не поторопилось, оно могло бы выручить за них по крайней мере пять биллионов, потому что два биллиона мы получили даже за каменные сосуды, которым нет еще десяти тысячелетий. Главное, конечно, не то, что правительство просчиталось, а то, что мы, посредники, получим меньше комиссионных. Чем мы будем кормиться?! Жалованья нам не выдают уже несколько лет! Правда, на комиссионных можно неплохо заработать, но ведь мы ученые нового типа, и нам нужно во. много раз больше денег, чем старым ученым. Мы пользуемся только импортными вещами, а купить одну такую вещь — все равно, что прокормить дюжину старых ученых!
Безмятежная физиономия Кошкарского вдруг помрачнела.
Как случилось, что утрачен секрет гончарного искусства?' О, вский! Почему продаются древности? Чтобы заработать на них. У меня уже не осталось никаких иллюзий в отношении новых ученых. Мне хотелось только обнять оставшиеся сосуды и разрыдаться. Итак, торговля музейными редкостями служит одним из источников правительственного дохода, а ученые лишь получают комиссионные да называют посетителям цены. Но я все-таки задал: еще один вопрос:
— Что же будет, когда вы продадите последние экспонаты и не сможете больше получать комиссионных?
— О, вский!
Я понял, что это слово в его устах означает приспособленчество, в тысячу раз более подлое, чем у Маленького Скорпиона. Кошкарский с его восклицаниями стал мне омерзителен, но дурманные листья не располагают к действию, и я не надавал своему гиду пощечин. С какой стати мне, китайцу, вмешиваться в дел» людей-кошек?
Не попрощавшись с Кошкарским, я выбежал на улицу — мне чудилось, будто из пустых залов, точно из преисподней, несутся стенания похищенных реликвий. Если загробный мир действительно существует, как бы мне хотелось, чтобы эти новые ученые оказались на том свете вместо реликвий!